Императив. Беседы в Лясках

— И кто это снимал?

— Ален Рене[136]. Жан-Жак Анно снял по роману Маргерит Дюрас фильм «Любовник» (1992), еще он что-то, уже не помню точно, снял по Робу-Грийе.

— А «новая волна» в кино? Кто, как вы считаете, остался в истории как значимый режиссер?

— Ну, безусловно, Трюффо[137]. Это великий автор. Луи Маль был тоже великим автором того времени. Ален Рене в своих первых картинах безусловно тоже. Годар — он больше теоретик, но не скажу, чтобы я любил сегодня смотреть его картины.

— А кроме французского?

— Ну, «новая волна» — это было французское кино, в других странах это было уже только продолжение того же. Если посмотреть «Все на продажу» (1968) Вайды, это была «новая волна», сделанная над Вислой.

— А Бертолуччи?

— Бертолуччи нет, он не был таким, он пошел в такой более марксистский реализм. И таким был его новый «Двадцатый век» (1976), и такой была его картина «Последний император» (1987). А, скажем, то, что он вошел в сексуальную революцию, так тогда все входили, как, например, Миклош Янчо[138]. Он, когда поехал в Италию, снял «Частные пороки, общественные добродетели» (1976), почти порнографическую картину, тоже пошел за этой революцией.

— А в итальянском кино?

— Там было несколько гениев, но Антониони пошел дальше, чем вся «новая волна». Там уже такая метафизика появилась, это для меня было что-то более глубинное.

— Особенно последние фильмы.

— Еще «Приключение» (1960) с Моникой Витти — то, когда исчезла женщина, это такая тайна, которая была очень интересной, неожиданной.

— И все-таки после этого в культуре опять все приблизилось к традиционным ценностям?

— Ну, как и с музыкой, где тоже была и какофония, и потеря интонации, а потом много композиторов вернулось, и попса вся в традиционной структуре, она никогда не выходит за мелодию.

^{С Бернардо Бертолуччи и др., 2002 г.}

— Но потом пришел XXI век, с другими семейными ценностями, с социальными сетями, которые совершенно изменили отношение к общению между полами. Я считаю, что это следующий уровень, в том числе и сексуальной революции. Социальной и сексуальной.

— Знаете, я уже в этом не участвую, поэтому не могу сказать, что в этом что-то понимаю. Я, конечно, вижу, что есть среда, круги, которые пробуют реализовать в современном мире те ценности, которые

они считают вечными, и мне кажется, что в этом есть какая-то надежда. Но это, конечно, не большинство. А что делать большинству, и как увлекаются Фейсбуком, и как это влияет на отбор партнера, и как люди находят друг друга — это очень интересно, но в этом пока еще разобраться невозможно.

— Ну и резко выросший средний возраст вступления в брак и уменьшение количества детей…

— Ну, брак уже немного ушел в тень.

— Расскажите об этом.

— Огромное число людей считают, что брак — это вмешательство общества в их личную жизнь. То, что я с кем-то связан или не связан навсегда или не навсегда — это мое личное дело. И я не хочу, чтобы чиновник где-то там меня расписал в какой-то книжке и бумаге. Здесь закон еще мешает, потому что в случае смерти оказывается, что, если не было брака, гораздо труднее разобраться в том, кому принадлежит наследство. Если кто-то заболеет или окажется в коме — что с ним делать? Но это уже административные вещи, а в обществе очень редко с этим есть проблемы. Хотя я знаю еще круги, где разведенных не принимают — считается, что это недостойно, если кто-то так поступил, значит, он недостоин того, чтобы его приглашать на ужин. Но это сейчас уже огромная редкость.

— И уменьшение рождаемости катастрофическое в Европе.

— Да, но Африка, Азия рожают. Так что, если рождаемость — это признание чего-то, динамики общества, значит, мы отстаем. С другой стороны, было бы очень хорошо, если бы все на земном шаре остановились, потому что количество людей, живущих сегодня, уже приближается к такой границе, где просто места для людей не хватает.

— Но мы рискуем, что через 3–4 поколения будет как с Римом, который пал под нашествием варваров…