Императив. Беседы в Лясках

— Как польское общество после войны описывало ситуацию с Варшавским восстанием?

— Знаете, сразу появилось табу относительно этой темы, в первые же месяцы после установления коммунистической власти. Пропагандисты пробовали представить дело так, чтобы показать: вот видите, к чему вас подвели ваши руководители из Лондона, ваше эмигрантское правительство, ваши начальники — они вас цинично к этому толкнули. Я в этом, конечно, не уверен, но я помню, что сразу после войны можно было говорить о жертвах восстания, но уже об идеализме лучше было не говорить. И потом, во времена Ярузельского, когда уже все заканчивалось, разрешили поставить памятник жертвам восстания, но не тем, кто поднял восстание. Так что это был всегда идеологический пункт. Потому что тогда небольшая группа поляков, которые служили в советской армии, вырвалась на помощь восставшим и пересекла Вислу, но, кажется, они сделали это без разрешения высшего командования и за это, говорят, были наказаны.

— И когда вы увидели отца в следующий раз?

— Через полгода. Оказалось, что он жив. Я помню, что тогда для меня как будто весь мир начался заново, я почувствовал себя совсем другим человеком. Все-таки чувство, что я наполовину сирота — это меня глубоко затрагивало. Полгода я пытался осмыслить, кто я есть и как буду жить.

— И какова была роль вашего отца в восстании?

— Отец во время войны уже был инвалидом, произошел несчастный случай, и он не владел одной рукой, так что он военного участия в восстании не принимал. А как он это время прожил, мы так подробностей и не узнали, не узнали, как ему удалось выйти из города, где он прятался и как потом нашел нас в Кракове (мы к тому времени уже были в Кракове). Это было за несколько недель до того, как вошла советская армия. Армия вошла в январе 1945 года, а мы его встретили примерно на Рождество.

— А потом он оказался за пределами Польши?

— Это только в моей автобиографической картине «Галоп» (1996) такая история, в этом она отличается от того, что было с нами. Его часто арестовывали. И об этом тоже надо рассказывать, но без патетики, потому что это сразу звучит как герой-жертва. Это не так, у отца был такой средиземноморский темперамент, он был больше итальянцем, чем я, видимо, итальянских генов в нем было больше, чем у меня. И он был взрывным человеком, работал на стройке конструктором и архитектором. И когда появились первые советские эксперты и начали советовать, как строить дома, он их выгнал, сказав им, что пусть сами научатся. У поляков было такое чувство, что советская цивилизация стоит ниже: что они там умеют? Не могут создавать автомашины, разве они сумеют дом построить — все делают плохо. Поляки преувеличивали недостатки советской и русской цивилизации. И отец со своим темпераментом раз или два каких-то экспертов выгнал и сказал им, что они дураки, чтобы пришли к нему учиться, а не его учить. Но за это, конечно, исчезал на две-три недели, под арестом сидел, мы не знали даже, где его искать. Это было опасное время.

Рассказывая об этом времени, я боюсь, чтобы это не выглядело так, что это были какие-то страшные преследования, на самом деле это были мелочи. Но я чувствовал всегда, что с отцом ничего нельзя знать заранее — может, вернется сегодня, а может, не вернется. Это так было до 1956 года. В 1956-м в Польше произошел перелом, это был момент, когда началась «оттепель» и приехал Хрущев. У нас уже было такое взрывоопасное состояние, казалось, что будет восстание, как в Венгрии. В тот момент наступил перелом, и мы даже почувствовали, что, может быть, у нас уже будет хотя бы полусвобода. На самом деле была четвертьсвобода. Но это тоже много. Если посмотреть, что было в Украине, в Литве, то у нас было гораздо больше свободы.

— Ваш отец работал до какого года?

— Практически почти до смерти он принимал работы, а умер в 1984 году. Он был всегда очень активным, любил свою работу, любил стройку.

— Он строил только жилье, или в Варшаве есть и другие его здания?

— Есть и другие, он принимал участие во многих монументальных стройках, но больше как инженер-конструктор, организатор, не как архитектор. Он оперный театр, центральный вокзал довоенный строил, наш Дом радио. Я помню, он хотел, конечно, чтобы я пошел по его стопам, поэтому возил меня, показывал мне все эти стройки и говорил: вот, посмотри, как это надо делать.

^{С Агнешкой Холланд, Анджеем Вайдой и др., 1996 г.}