Императив. Беседы в Лясках

Мы не разделяем этого, мы говорим, что у них одни и те же корни, говорим: наши старшие братья в вере. В православии этот процесс еще не произошел, там это отрицают, там есть мысль об убийцах Христа, там забывают, что, нам кажется, что убийцами Христа были все люди, а не евреи. Но важно, что это было высказывание, которое ясно показало, что я не из круга власти, я попробовал подсказать что-то такое, чтобы все-таки наша цивилизация разума не боялась. Она от разума… Но потом со времен Ньютона и Галилео началось такое искушение, что человек стал думать, что он такой сильный, что он может сам спасти себя. И это спасение — это победа гордыни над реализмом. Реально человек должен видеть и свою слабость, свои ограничения, и свою силу. А мы хотим видеть только свою силу.

^{С женой Эльжбетой и сыном А. Тарковского, 1992 г.}

Еще раз подчеркну, что современная физика изменила наши представления. До половины XX века магическое мышление, а значит, религиозное мышление, казалось признаком какой-то отсталости. А сейчас наоборот. Это еще Эйнштейн говорил: если кто-то не чувствует тайны — он слепой. Тайна появилась заново. Мы отбросили этот детерминизм, который объяснял, что мир такой и будет таким, каким должен быть, он не может быть другим, есть только один путь. А мы вошли во время пробабилистики, где оказывается, что есть огромное пространство для неопределенного, и мы не знаем, кто за этим стоит и почему нас сегодня может сбить эта машина с пьяным водителем, или не нас, а кого-то другого. Мы начали замечать, что жизнь наполнена тайной, и человек от кого-то зависит или от чего-то, если кто-то не верит в Бога как персону, как в личность. И поэтому в современном мире, в мире XXI века, если человек верит только в разум — он отсталый, он уже где-то в арьергарде, а если кто-то чувствует тайну — он более авангардный. А было наоборот. Это перелом последних лет. И поэтому я разума не только не боюсь, но у меня и надежда на разум. Если он приближается к правде, он объясняет и помогает почувствовать то, чего мы раньше не понимали. А с другой стороны, известно, что разум — это только одно из средств, инструмент, которым мы познаем мир. Но есть и другие инструменты. Разум — не отдельный, не исключительный инструмент. А людям Просвещения казалось, что, кроме разума, ничего нет. Они не понимали ни интуиции, ни тайны. Не видели тайны. И очень интересно, что это изменилось сегодня. Для меня это было самым важным в моих картинах. Мне кажется, в них я пробую выразить мои чувства, сказать, что за всем стоит тайна и что эта тайна — это, может быть, личность высшей интеллигентности, и в этом смысле возможно, что я ближе к этой современной физике, которой меня учили, и меня тянет к этому.

Я только что услышал: слово «квинтэссенция» заново вернулась в язык современной физики. Это название моей картины, но, конечно, это только такая декоративная добавка, это никакого особого значения не имеет. Но место разума и доверия к разуму для меня очень важно, и то, что разум ведет человека к осознанию самого себя, своей судьбы, своей жизни, может быть, более глубоко, если мы только принимаем наши ограничения. А если абсолютизировать разум, мы тогда теряем доступ к правде, мы тогда уже не имеем во всей полноте средства, чтобы приближаться к правде. Ну, это, знаете, теория, но для меня было очень важно это сказать, потому что это объясняет мою позицию и то, как я смотрю на мир, на историю.

Мне это напоминает мои последние опыты. Знаете, я поклонник самолетов, у меня дядя строителем самолетов был. Дома у меня даже стоит часть самолета в качестве мебели. Я несколько раз посещал курсы пилотажа в Швейцарии. Конечно, не получил патента, но к этому меня очень тянет. И как-то мой знакомый в Бельгии предложил мне полететь с ним на маленькой машине. Мы поднялись, он отдал мне штурвал, и мы полетели на Ватерлоо. И вспомнился Наполеон, его поражение под Ватерлоо. И сразу появился вопрос: а могло ли быть по-другому? Детерминист скажет, что это не могло по-другому закончиться, так бы Гегель сказал. А я скажу: а сколько других возможностей было? А может быть, Наполеон что-то не то съел вечером, ночью не спал, а может быть, там вода поднялась в лесу, и кавалерия попала в тот лес?

— А может быть он узнал о Груши[90]?

— Все возможно. Только интересно, что на все это или смотрим с точки зрения тайны: кто-то стоит за историей, или с точки зрения детерминизма: не могло быть по-другому. Отсталые люди говорят, что не могло быть по-другому (это позиция Гегеля).