Император Август и его время

Важно отметить следующее: Антоний, обращаясь к сенату, подчёркивал, что вся его деятельность на Востоке проходит в рамках его законного империума, и он лишь в качестве триумвира, пользуясь его полномочиями, обеспечивает там интересы всего римского государства. Марк, кстати, не скрывал от сената и свои «александрийские дары». Ведь все эти формальные передачи тех или иных земель членам его египетской семьи реально не выводили их из-под власти Рима. Более того, фактически подчиняя себе Египет – определять рубежи государства может лишь тот, кто его на деле возглавляет, – Антоний по факту делал державу Лагидов зависимым от Рима царством, подобно Понту, Боспору, Иудее и иным, подчинённым Республике владениям. Возможно, здесь он опирался на прецедент времён пребывания в Египте Гая Юлия Цезаря. Ведь тот остров Кипр, бывший с 57 г. до н. э. римской провинцией, передал сначала сестре Клеопатры Арсиное, а затем уже и ей самой. Причём никто в Риме диктатора за это не осудил[950]. Не посмел, думается. Но здесь должно помнить, что Антоний находился в совсем ином положении. Цезарь был диктатором, уже сокрушившим своего главного противника Помпея Великого. Да и упрекнуть божественного Юлия в зависимости от Клеопатры было невозможно: он подчинял себе женщин, а не они его. У Антония же оставался коллега-триумвир на Западе, с которым они на равных несли обязанности по сохранению и упрочению Римской державы. Наконец, масштаб переустройства управления на всём римском Востоке был слишком значителен. Киликия, Финикия, Келесирия – это не небольшой остров. Да ещё и Африка, где наследник Цезаря чувствовал себя полным хозяином. Здесь Антоний явно недооценил возможной реакции соперника. И Октавиан потому получил ещё один повод для атаки на коллегу-триумвира. А их отношения к этому времени нельзя назвать иначе, нежели ожесточённой психологической войной[951].

Новый 32 г. до н. э. ещё более обострил борьбу. Для Октавиана он начинался с малоприятных вещей – консулами стали открытые сторонники Антония Сосий и Агенобарб. Приступив к своим обязанностям, они немедленно повели атаку на наследника Цезаря. Агенобарб, правда, восхваляя Антония, лишь косвенно осуждал триумвира Запада. А вот Гай Сосий выступил с резкими нападками на Октавиана и даже поставил на рассмотрение сената постановление, его осуждающее. Оно, однако, было сразу заблокировано трибунским вето. Трибунат был полностью под контролем Октавиана. Сам он, на всякий случай, как человек осторожный на политической арене в сенат в этот день не явился[952]. Но вот на следующий день Гай Юлий Цезарь Октавиан появился в сенате в сопровождении друзей и воинов. Они все были как бы безоружны, но под одеждой столь неискусно прятали кинжалы, что этого нельзя было не заметить. Мало того, и усомниться в их готовности пустить таковые в дело, если только возникнет намёк на угрозу благодетелю.

Наследник Цезаря спокойно прошествовал к консульским местам и уселся между двумя высшими магистратами, что, вообще-то, было совершенной непочтительностью к руководителям исполнительной власти в Республике, да и ко всему сенату. Его поведение в этот день должно быть многих из «отцов, внесённых в списки» заставило вспомнить события десятилетней давности, когда тогдашний сенат высокомерно отказал мальчишке Гаю в действительно наглой и совершенно незаконной просьбе предоставить ему консульские полномочия. Напомним, что центурион, посланный наследником Цезаря в сенат с этим требованием, хлопнул по висевшему у него на поясе мечу и сказал: «Вот, кто даст!» Ныне Октавиан открыто демонстрировал сенату римского народа, что власть его не нуждается в каких-либо квазиза-конных постановлениях, поскольку прямо опирается на силу оружия. Воссев, он произнёс пылкую речь, обличающую и Антония, и его приверженцев. В потрясённом сенате произошёл раскол. Число сенаторов к этому времени ввиду бездействия цензуры достигло тысячи человек. Триста из них покинули Рим и вместе с обоими консулами отправились в Эфес к Антонию. Поскольку число сенаторов до суланских, а затем и цезарианских преобразований составляло именно триста человек, то у восточного триумвира, можно сказать, появился как бы легитимный сенат римского народа, да ещё и во главе с обоими законно избранными консулами. А вот на Западе власть теперь жёстко и открыто сосредоточилась в руках одного человека, без зазрения совести показавшего всем, что не нуждается в каких-либо официальных полномочиях.

Впрочем, напрашивалась малоприятная для Марка Антония аналогия: в достопамятном 49 г. до н. э., когда Гай Юлий Цезарь вскоре после перехода Рубикона утвердился в Риме, множество сенаторов – сторонников Гнея Помпея Великого отправились к нему в Македонию, где местом их пребывания стала Фессалоника. А спустя некоторое время случился Фарсал…