Император Август и его время

Завещание Антония Октавиан огласил на заседании сената, что сначала вызвало явное неодобрение большинства присутствующих[969]. Ведь происходящее являлось вопиющим беззаконием. Ну как можно от живого человека требовать ответа за то, что он завещал совершить после своей смерти? Однако сам текст документа вновь повернул симпатии сенаторов к наследнику Цезаря. Согласно последней воле Антония, Птолемей Цезарь объявлялся подлинным сыном Гая Юлия Цезаря, что должно было как бы дезавуировать право на это Гая Октавия. «Александрийские дары» закреплялись за теми, кто их получил, прежде всего, за Клеопатрой. Детям царицы оставлялись огромные деньги. Но с особой непримиримостью Октавиан обрушился на распоряжение Марка относительно его похорон: «Антоний завещал, чтобы его тело, если он умрёт в Риме, пронесли в погребальном шествии через форум, а затем отправили в Александрию Клеопатре»[970]. Это вообще-то свидетельствовало о том, что триумвир Востока намеревался вернуться в Рим и, возможно, провести там остаток жизни. И, скорее всего, никак не коллегой Октавиана. Но вот погребение в Египте… В этом-то законный наследник Цезаря как раз и увидел измену нравам предков, оскорбление римских обычаев, пренебрежение отечеством. В целом, оглашение этого наверняка ещё и отредактированного завещания резко усилило настрой против Антония и в столице, и в Италии. Октавиан для большей убедительности зачитал последнюю волю Марка ещё и на народной сходке на форуме. И там впечатление оказалось очень сильным. Теперь ему удалось без труда добиться официального отстранения былого коллеги от должности триумвира и предназначавшейся тому магистратуры консула на новый 31 г. до н. э. Наследник Цезаря как бы и не заметил, что вообще-то их полномочия триумвиров официально прекратились с окончанием предыдущего года. Это говорит о том, что у него была иная цель: лишая полномочий Антония, он напоминал всем, что остаётся триумвиром. Единственным.

Причины и основания для лишения Антония одних полномочий и недопущения к предстоящим Октавиан привёл убийственные: тот свою власть триумвира уже передал женщине, поскольку сам отравлен ядовитыми зельями и не владеет ни чувствами, ни рассудком[971]. Дабы совершенно добить соперника, Октавиан заявил, что грядущую войну со стороны Антония и Клеопатры будут вести те, кто на Востоке реально вершат дела государственного правления: евнухи Мардион и Потин, а также рабыни царицы Ирада и Хармион[972].

Втоптав в грязь былого коллегу, единственный триумвир немедленно продемонстрировал свою верность Риму, его отеческим обычаям и нравам. В столице на Марсовом поле началось воздвижение мавзолея для Октавиана и всей его семьи. Что называется, почувствуйте разницу, квириты! Вот, кто истинный римлянин, а кто презрел своё Отечество!

Помимо монументальной пропаганды своей истинно римской сущности наследник Цезаря потребовал, чтобы население Италии, а также провинций Галлии, Испании, Африки, Сицилии и Сардинии принесло ему клятву верности. Внешне это важнейшее для укрепления его власти деяние было подано как сугубо добровольное волеизъявление народа. Клятва гласила следующее: «Я буду врагом тем, кого почитаю врагами Гая Юлия сына Цезаря, и, если кто угрожает или будет угрожать его благополучию, я буду преследовать его силой оружия на суше и на море, пока он не будет наказан. Я буду ставить благополучие Гая Юлия Цезаря выше, чем моё собственное и моих детей, и буду приравнивать к врагам на войне тех, кто испытывает к нему враждебные чувства»[973].

В отношении римских граждан клятва означала, что Октавиан отныне является их патроном, а все они составляют его клиентелу. По древнеримской традиции верность патрона и клиентов была взаимной. Любой нарушивший её – клиент ли, сам ли патрон – подлежал проклятью. Это можно считать началом сакрализации наследника божественного Юлия и краеугольным камнем его будущего политического режима.[974]

Для Октавиана такая клятва имела исключительное значение, поскольку он формально уже никакой высшей должности не занимал. Присяга заставляла об этом забыть. Дабы восполнить образовавшийся «должностной пробел», Октавиан стал консулом на следующий – 31-й – год до н. э. Вместо Антония.

Теперь дело оставалось за малым – за объявлением войны. Римский народ предельно устал от гражданских смут и беспощадного противостояния претендентов на «восстановление Республики». Потому был сделан неожиданный и, нельзя не признать, умный ход. Войну объявили не бывшему триумвиру Востока, а Египту в лице его царицы Клеопатры VII. Таким образом, это была как бы не междоусобная брань двух самых могущественных римлян, а противостояние опасному внешнему врагу. И поскольку усилиями пропаганды удалось приписать Клеопатре стремление воцариться на Капитолии, то народное одобрение очередной военной кампании было по большей части обеспечено.