Император Бубенцов, или Хромой змей

– А уж по Украине поколесили! Вор на воре! За еду, считай, работали. В Кобыляках гранату кидали в нас, в цирке местном. Всего не перескажешь, чего хлебнули, милочка. Я с Тарасом больше не могу. На стройку поеду, завербовался. – Бермудес кивнул на рюкзак. – За границу.

– На стройку?

– Архитектурный проект, душа моя! Храм сооружаем. Всемирный масштаб!.. Айда со мной!

– Нет, Игорь, – вздохнул Бубенцов. – Надо здесь решать проблемы. Сам видишь, что со страной происходит. Таким огромным царством управлять – это тебе не… Это тебе не…

А что «это тебе не», придумать не мог. Лицо Игоря Борисовича вдруг омрачилось, опечалилось. Озабоченное и как будто виноватое выражение показалось в глазах. Он заторопился, поднялся, взглянул на часы:

– Однако мне пора! Ну, стремянную!

Бермудес стоя допил остатки, махнул рукою, направился к двери. Распахнул, обернулся из коридора:

– Прощай, Бубен! Возвращался бы ты, милочка, к прежней жизни! Далось тебе это царство!

3

После ухода шумного Бермудеса окружающее пространство наполнилось гулкой и грустной пустотой. Мёртвая зыбь укачивала, обещала покой. Ерошка некоторое время лежал, прислушиваясь к печали, а затем незаметно для себя тоже двинулся в путь. Но вот какой парадокс происходил всякий раз! Подобно шумерскому царю Гильгамешу, чем дальше забирался Бубенцов в скитаниях, тем ближе оказывался к той точке, откуда вышел. Уходил за горизонт, а оказывался в самом центре мира, в сердцевине его.

Беспокоили два голоса, что доносились из-за дверей. Ерошка узнал голос Веры. Сперва не поверил своим ушам. Невозможно представить, чтобы у Веры могли быть такие жалкие просительные интонации.

– Отпустите вы его! Умоляю вас!

– Нельзя-с! – мягко, но твёрдо возражал Шлягер. – Никак нельзя, Вера Егоровна! Вы ж понимаете. Человек занят спасением мира, недосуг ему заниматься собственным устроением!

– Помогите ему! Вырвите из замкнутого круга!

– Без отречения никак. Профессор вот намедни отрёкся и получил свободу! А этот ваш не хочет, упёрся, – говорил враг. – Что вы, Вера Егоровна! Не могу видеть ваших слёз.

– Заставьте его отречься! Бога за вас…

– Никакого Бога! Заклинаю…

– Разорвите замкнутый круг!

– Давайте ваше заявление. Консилиум рассмотрит. Но надежда слабая…

– Отпусти его! Тебе диссертация, а ему что?! Сволочь…

Каблучки жены простучали в конце коридора.

– Русская женщина, – бормотал Шлягер. – Самопожертвование. Ради чего, ради кого? Тьфу…

В комнате по-прежнему было тихо, сумеречно. Бубенцов лежал, боясь пошевелиться. Вдруг и в самом деле обнаружится, что пошевелиться-то как раз он и не может. Что опутан тысячами тонких пут, подобно Гулливеру. Но ведь рвётся всякая цепь, если не испугаться боли и дёрнуть хорошенько. Разум сопротивлялся, но сердце чуяло, что выход где-то совсем рядом.

«Выход вовне всегда находится внутри!» – подсказывал ему голос. Ерошка понимал, что всякий посторонний голос, который доносится из глубины человека, даже трезвый и разумный, может быть только голосом безумия. Или ангела? Голос явно намекал на то, что отречение – это и есть свобода! Свобода всё теснее соединялась с необходимостью отречения от земного царства. Выход был, но ведь нужна ещё и отвага для того, чтобы сделать первый шаг. Всякий выход – это ещё и вход куда-то, не так ли? Выйдя наружу, внутри чего окажешься? А если там не понравится?

4

Вера возилась рядом, выкладывала на тумбочку продукты. Кефир, минеральную воду, яблоки. Ворчала добродушно, сетовала на прожорливого Бермудеса, который поел все котлеты.

Ерофею казалось странным, просто непостижимым, что вот человек так доверчиво, так по-домашнему расположился и возится рядышком со страшной, невообразимой вечностью. А вокруг человека во все стороны разбегается немыслимая, выматывающая мозги бесконечность. Точно такая же бесконечность уходит внутрь его. А человек не ужасается, не удивляется и даже не замечает ни вечности, ни бесконечности. Которых, по здравому-то размышлению, ну никак не может быть! Не может же быть таких вещей, которые взялись ниоткуда. У которых нет, никогда не было и никогда не будет ни начала, ни предела! Но ведь не может быть и того, чтобы их не было!..

– Шлягер велел счета оплатить, – прервала Вера опасные размышления. – Я оплатила. Не могли подождать пару дней. Тем более, говорят, что клинику закроют. Торговый центр будет.

– А больных куда? Офис наш куда?

– Туда же. Жалко. Всё-таки крыша над головой, еда, уход какой-никакой… А там, в миру… На вольных-то хлебах. Страшно соваться. Помнишь, мы в Пушкинском музее картину смотрели? «Леопард, нападающий на лошадь». Я ещё ужасалась?

– «Нападение ягуара на лошадь», – поправил Ерофей.

– Вот как всегда. Всё ты помнишь, но не так. И ледоход у тебя другой.

– Ледоход я отлично помню! Мы шли с тобой через Каменный мост, и была позёмка. Ты руку у меня в кармане пальто грела. Дыра там была, и ты смеялась. Как такое можно забыть?

– Ледоход на Березине был.

– Ну вот, опять… У нас с тобой как в калейдоскопе. Эпизоды прошлого одни и те же. А узоры складываются совершенно разные!

– Ты всё перепутал! Как обычно…