Император и ребе, том 2

Однако не все знали, что одну слабость он от своего помешанного отца все-таки унаследовал: чрезмерную любовь к отцовскому погребцу с крепкими напитками. Но это не считалось большим недостатком на святой Руси. Тут пьют все от мала до велика, черпают силу и хорошее настроение из национального напитка. Так почему бы этого не делать и верховному владыке Руси? Лишь бы все было тихо, прилично и благородно…

Чего-чего, а приличия и благородства царю Александру было не занимать. Этому у него могли поучиться все его подданные. Отцовский погребец, стоявший когда-то открытый и на виду во всех дворцах, теперь скромно скрывался в приватном кабинете царя. А если царь отправлялся в дорогу, то его кельнер брал с собой удобный чемоданчик, своего рода несессер. Только открой — и все готово: охлажденные шкалик и красивый графин стояли на своих местах, вытянувшись в струнку, как маленькие камер-пажи: мол, готовы служить вашему величеству!

Молодой царь терпеть не мог объезжать казармы и муштровать полки на парадных плацах и избегал этого, насколько было возможно. Он достаточно с этим намучался, когда его отец был жив. Самое большое удовольствие он получал, когда мог спрятаться с хорошей книгой в своем приватном кабинете, читать ее и потихоньку потягивать напиток из погребца. Книга ни к чему не обязывает, не нарушает покоя. Здесь человеческое счастье сияет, как в годы юности, и не нужно даже палец о палец ударять, чтобы его увидеть…

Однако эти долгие часы лирического покоя и туманных мечтаний довольно скоро повлияли на царя, который, в своих немецких предках, был склонен к полноте. Красивое лицо «амура», как любезно именовали его дамы, залилось бледным жиром, а в его темно-русых волосах, освободившихся после смерти Павла от старомодного парика, появилась преждевременная лысина. Придворный цирюльник прибегал ко всяческим уловкам, чтобы спрятать эту лысину, зачесав на нее туго завитые кудри. Однако скрыть ее полностью не удавалось. Тем не менее голова царя оставалась маленькой и благородной, с красиво очерченным профилем. А вот тело расплылось не по возрасту, живот торчал вперед, мускулы были дряблыми. Дошло до того, что двадцатипятилетнему монарху приходилось надевать под мундир короткий мужской корсет, чтобы выглядеть стройнее на военных парадах, на которых он вынужден был присутствовать. Хотя он терпеть их не мог, потому что армейская муштра и неестественные, словно деревянные, движения живых марионеток напоминали ему хриплые крики отца, то, как он кипятился и ругал офицеров. Напоминали грязь и неуютность казарм и исполосованные поркой солдатские тела, превращающиеся на короткое время на плацу в показные великолепие и порядок. Ведь то же самое делают с животными дрессировщики в цирке. Чтобы лошади, медведи и свиньи пять минут простояли, «как люди», на арене, их бьют и мучают целыми днями в загонах, заставляют голодать, пока не достигнут цели.

Все эти мелкие неточности при маршировке, верховой езде и отдавании чести, которые так раздражали его бешеного отца, ничуть не интересовали Александра. Он бы полностью это простил, но дисциплина есть дисциплина. Под строгим глазом старых генералов ему приходилось делать вид, что он тоже ужасно строг и не спускает ни малейшей ошибки. Ото всех этих солдатских барабанов и громогласных приветствий целых полков у него мозг сотрясался в черепе. Однако ему приходилось делать хорошую мину, участвуя в этой вечной игре тысяч больших мальчишек. Не напрасно он ощущал себя таким усталым и развинченным после каждого парада.

Возвращаясь во дворец, он с отвращением сбрасывал с себя мундир и корсет и запирался в кабинете с книгой и с открытым погребцом. Здесь все было так деликатно и легко. Человеческое счастье и свобода витали вокруг него, и не было необходимости предпринимать какие-либо усилия, чтобы достичь их. Даже страшная смерть отца и немой упрек в глазах матери отодвигались далеко-далеко, таяли в дымке фантазий. Он даже сердился, когда его близкий друг Адам Чарторыйский мешал ему в эти часы прекраснодушных мечтаний. Тот входил, говорил о том о сем, но почти всегда возвращался к скучной теме, что… хм, пришло, собственно, время осуществить те мечты о возрождении Польши, которые они оба вынашивали…

«Они оба» — это неплохо! Адам, его друг, мыслит как пылкий польский патриот и думает, что все мыслят так же. Даже молодой самодержец Российской империи. Однако Александр сохранял на своем лице сладкую мину. Салтыков, воспитатель, хорошо вышколил его. Царь улыбался из-под открытой книги, которую держал над своим лицом, и говорил очень медленно, что пока… да, пока надо перестроить сильно устаревший внутренний аппарат. Необходимо, например, отобрать слишком большие полномочия у Сената и передать их Императорскому совету. Надо реорганизовать различные министерства по английскому образцу. А немного позже… позже посмотрим.

Польскому патриоту ничего не оставалось, кроме как копировать царя, когда нельзя было продолжать настаивать на своем.