Император и ребе, том 2

— Мудрецы народов мира больше ничего не видят, потому что не верят. Однако мы, дети Авраама, Исаака и Иакова, верим в Бога, да будет благословенно Имя Его. Поэтому мы знаем, что невидимое нашим материальным глазам — точно такая же часть славы Его, как и то, что мы видим. И этого нам достаточно. Мы знаем, что, дабы не оглушить и не ослепить нас, Он уменьшил Себя в большом мире в соответствии с нашими силами и нашими слабыми чувствами. Как сказано: «ибо не дано человеку видеть Меня и остаться в живых».[278] Иными словами, «человек не может увидеть Меня таким, как Я есть». Он оказал нам великую милость тем, что приспособился к нам и продолжает приспосабливаться каждый день. И мы привыкаем к Его сиянию постепенно, как выходящие из великой тьмы. С той минуты, когда мы рождаемся, мы начинаем привыкать. И чем больше мы растем, чем больше изучаем Тору и восхищаемся Его величием, тем больше и сильнее становится сияние и тем дольше нам приходится привыкать, чтобы не ослепнуть и продолжать жить…

Как тихий напев, полный внутреннего воодушевления, звучал голос реб Шнеура-Залмана в тишине большого зала в доме реб Йегошуа Цейтлина. Угощение осталось стоять нетронутым, устьинские мудрецы сидели тихо, как ученики перед учителем, и слушали. Они восхищались не столько высказанными мыслями, сколько самим мудрецом из Ляд, который сумел сам, с таким изяществом дойти до этих мыслей в глухомани своего маленького местечка, при своих скудных познаниях в светских науках. Реб Мендл Сатановер близоруко разглядывал свои ногти, как будто во время обряда гавдолы. Он лишь время от времени покачивал своей большой ученой головой.

— Зо, зо![279] — шептал он, глядя на свои короткие пальцы.

А когда пришло время прощаться с ребе из Ляд, все устьинские мудрецы пришли проводить его к крестьянской телеге, на которой он приехал и в которой отправлялся назад, домой. Реб Йегошуа Цейтлин даже хотел велеть запрячь свою роскошную карету тремя лошадьми на шпиц, но ребе ни в коем случае не хотел соглашаться на такой парад.

— Намного важнее, — сказал он, — что я приехал к вам с тяжестью на сердце, свойственной обвиняемому, а перед отъездом я весел, как оправданный.

А когда он благополучно приехал к себе в Ляды, то устроил трапезу для своих приближенных и рассказал им, что Господь, да будет благословенно Имя Его, сделал его поездку в Устье успешной и помог ему превратить одного из своих самых серьезных противников в доброго друга. Это большой богач, знаменитый знаток Торы и штадлан реб Йегошуа Цейтлин.

Выпили за здоровье реб Йегошуа Цейтлина, а потом пели и танцевали до поздней ночи.

Глава пятнадцатая Кончина бердичевского праведника

1

Слава реб Шнеура-Залмана и его учения Хабад постоянно росла, но его частная жизнь в последние десять лет шла совсем не так благополучно. Записочки с просьбами, сопровождаемые, по обычаю польских ребе, дарами, были ему не по сердцу. Первую пару лет после переезда в Ляды он отчаянно боролся против этой системы. Он даже кричал на своих домашних и на посетителей, чтобы они оставили его в покое, потому что он не маклер Владыки мира. Пусть евреи лучше обращаются к Нему сами… И он указывал глазами на небо.

Однако безграничное доверие, потоком проливавшееся на него со всех концов Белоруссии и Украины, в конце концов укрепило в нем веру в собственные силы, и он смягчился по отношению к визитерам.

Раввинша Стерна,[280] мудрая и энергичная женщина, очень помогала в деле поддержания связей между ребе и десятками тысяч его новых приверженцев. Она происходила из богатой витебской семьи и никак не могла приспособиться к скудному мужниному заработку местечкового раввина. Их семья, включавшая в себя зятьев, невесток и внуков, не сглазить бы, разрослась и насчитывала уже двадцать восемь душ. А ведь были еще и хасиды, прибывавшие из ближних и дальних мест. Местным хасидам требовалось обеспечить средства на жизнь, а приезжим — угощение и приветливое выражение лица… Потому что, несмотря на весь почет и славу, миснагедская ненависть и зависть еще кипели вокруг новой резиденции освобожденного из заключения ребе. Сегодня петербургская тюрьма выпустила его на волю, а завтра она могла снова поглотить его… Что знал обо всем этом сам реб Шнеур-Залман? С тех пор как его вторично освободили, он сидел, запершись в своей комнате, и изучал Тору. Лишь глухие отзвуки хасидского обожествления и миснагедской ненависти достигали его слуха. Но он об этом и знать не хотел…

Все это тяжким грузом упало на слабые плечи ученой и энергичной женщины, управлявшей его домом. Стерна увидела, что не может договориться со своим Шнеуром-Залманом напрямую, с помощью логики. Тогда она начала договариваться с ним на женский манер.

— Чего ты хочешь? — говорила она ему. — Ведь они едут не к тебе и не за твоими благословениями гоняются! Они только хотят услышать то, чему ты учился у своего ребе, проповедника из Межеричей. А тебе платят как меламеду. Не за Тору, а за трату времени…[281]