Принц Ёсихито продолжал свои многочисленные поездки по стране. Он посещал школы и больницы, выставки и предприятия. «Инспектировал» он и маневры, хотя, по свидетельству современников, ничего не понимал в военном деле. Маневры тем не менее проходили успешно, а роль Ёсихито состояла вовсе не в том, чтобы водить указкой по карте, раздавать рекомендации и вносить предложения. Присутствие наследного принца должно было вдохновлять войска, о его некомпетентности они ничего не знали.
В августе были решительно изменены правила приветствия императора и наследного принца. Неутомимое Министерство образования разослало по школам циркуляр, согласно которому ученикам, выстроившимся на платформе в ожидании проезда августейшего поезда, предписывалось встать по стойке «смирно», а «за десять шагов до приближения августейшего вагона» склониться в поклоне, причем отклониться от вертикального положения следовало «на угол приблизительно в 30 градусов». За исключением абсурдных – если учесть немалую скорость движения поезда – десяти шагов, в этом указании не было ничего особенно нового. Настоящее новшество заключалось в другом. Теперь всем ученикам запрещалось исполнение государственного гимна[367]
.Японские церемониймейстеры решили отказаться от западного стиля бурного и шумного выражения восторга, они сочли, что августейшим особам больше подходит полная тишина. И в этом они следовали японским традициям – выезды сёгуна или князя-даймё тоже проходили в полной тишине, которая была скорее устрашающей, чем торжественной. Лишь бежавшие впереди паланкина самураи разрывали ее криками «На колени!». При сёгунах железных дорог не было, и простолюдины падали ниц вдоль самых обычных немощеных дорог.
Откат к национальным формам публичной жизни продолжался. То, что раньше вызывало восторг, казалось теперь абсурдным. Об этом, в частности, свидетельствует Сансиро, главный герой одноименной повести Нацумэ Сосэки. Вот его впечатления от представления «Гамлета»: «Этот великолепный текст Сансиро тем не менее слушал без всякого интереса. Уж очень не по-японски мыслит этот Гамлет. Вместо того чтобы сказать: „Матушка, ведь нехорошо так поступать с батюшкой“, – он вдруг вспоминает Аполлона, словом, ведет себя легкомысленно и беспечно»[368]
.Японская публика требовала «высокоморальных» представлений. Не случайно, что именно в этом году на экраны вышел полнометражный фильм «Тюсингура» – кинематографический вариант знаменитой пьесы театра Кабуки, посвященной 47 самураям и их благородной мести. Японский кинематограф того времени в значительной степени контролировался мафией и, безусловно, отражал и ее вкусы. Члены мафии были японцами, они тоже придерживались идеалов бусидо.
Фильм продолжался 80 минут. На вкус западного зрителя, он оказался чересчур статичным. Это объясняется тем, что находящийся в зале актер-рассказчик добросовестно и подробнейшим образом «озвучивал» фильм. Амплуа рассказчика широко представлено в японском национальном театре, японский экран последовал в этом отношении за сценой. Даже после появления звука японский кинематограф сохранил привычку к «замедленному» ритму, первоначально приспособленному к тому, чтобы рассказчик успевал за действием. Амплуа тапера в японском немом кино распространения не получило[369]
.1911 год
44-й год правления Мэйдзи
7 января император проигнорировал первый парад этого года в Аояма. Доктора посоветовали ему не покидать пределы дворца. Однако 10 января он все-таки выслушал привычные новогодние лекции. Они были посвящены культу предков в Древней Греции, китайской «Книге перемен» и одному японскому мифу. В нем рассказывалось, как японское божество с помощью веревки притянуло к Японии кусочек Корейского полуострова. Сейчас, после присоединения Кореи, этот миф показался особенно актуальным.
18 января при дворе состоялось традиционное поэтическое собрание на тему «Холодная луна, освещающая цветы сливы». Мэйдзи сложил:
Тема поэтического собрания оказалась вполне традиционной. Но она была традиционной прежде всего для лунного календаря. В первые дни лунного нового года цветение сливы и вправду становится актуальным. Стихи о сливе, сочиненные в первые дни года солнечного, писались как поэтическое воспоминание о том, что когда-то новый год и цветение сливы не были разделены григорианским календарем.