Император вынимает меч

Вместо генерального сражения Фабий навязал врагам долгую битву с ложными атаками и маневрами. Ганнибал, понапрасну продержавший весь день свою армию в напряжении, был вынужден отступить, так и не пробившись к Казилину и потеряв немало бойцов. К вечеру легионеры окружили палатку диктатора и требовали решительной битвы, и Фабий был готов уступить, но ночью Ганнибал хитростью прорвал окружение — варвары погнали на римские посты, перекрывавшие дорогу, стада быков с привязанных к рогам факелами. Покуда римляне разбирались, что происходит, пуны сбили их и ушли. Тогда-то солдаты впервые принялись ругать Фабия, называя его трусом и сонной овцой, тогда-то против диктатора впервые выступил его помощник Минуций.

Будучи человеком прямым, он не стал размениваться на пересуды за спиной диктатора, а открыто заявил о своем несогласии с ним.

— Мы должны смело пойти на врагов и разбить их! — кричал Минуций собравшимся вокруг него солдатам. — Враг испугался нас! Ганнибал бежал ночью, тайком, словно вор! Это ли не свидетельство того, что он робеет при виде римских орлов, что все его прежние победы — есть результат коварства, а не истинно воинской доблести?! В равном бою ливийцу никогда не одолеть квирита, а иберу — италика! В честном бою любой наш генерал стоит больше, чем Ганнибал!

Трибуны, слышавшие дерзкие речи, донесли о них диктатору. Один прямо спросил:

— Может быть, следует арестовать крикуна?

Но Фабий не хотел раздоров в войске.

— Пусть кричит, — сказал он. — Минуций еще убедится в моей правоте.

Вскоре после этого диктатор отбыл в Рим, чтоб принести положенные жертвы. Перед тем, как покинуть лагерь, он с глазу на глаз переговорил с Минуцием, умоляя его лишь об одном — не погубить войско.

— Не следуй примеру Семпрония и Фламиния.

— Не буду! — пообещал начальник конницы, имея в виду свое.

Он не сомневался в собственных дарованиях. Семпроний был просто бездарью, Фламиний — чересчур самоуверенным. Ни один из них не был знаком, как подобает, с военной наукой. Ни один не читал об Александре и разве что слышал о блистательном Пирре. Минуций решил показать всем, как надлежит воевать.

Следует отдать должное, операцию в Ларинатиде[25] Минуций провел почти образцово. Но лишь почти. Минуций нанес карфагенянам поражение, но не настолько сильное, чтобы быть чувствительным. Он заставил Ганнибала покинуть лагерь, но с равным успехом тот мог там остаться. Но, как бы там ни было, Минуций отправил в Рим гонца с хвастливым донесением, из которого исходило, что Ганнибал наголову разбит.

Рим встретил это известие с ликованием. Народное собрание тотчас же порешило предоставить Минуцию права, равные с фабиевыми. Диктатору не оставалось иного, как подчиниться. Правда, он немедленно отверг предложение соперника командовать армией поочередно, предложив разделить ее. Каждый получил по два легиона, каждый занял свой лагерь. Фабий терпеливо следил за действиями Ганнибала, Минуций же, не в силах бездействовать, навязывал карфагенянам мелкие стычки, выжидая лишь момента для битвы.

Шло время. Солдаты Минуция, все более и более утверждавшиеся в скорой победе, ликовали и поносили сотоваришей из войска Фабия. Те поначалу огрызались, а затем стали вымешать недовольство на диктаторе, который казался им более не осмотрительным, а ленивым, не осторожным, а боязливым. То там, то здесь собирались стихийные сходки, требовавшие решительных действий. И трибуны ничего не могли с этим поделать, так как в большинстве своем рассуждали также, как и солдаты, разве что не высказывая настроений во всеуслышанье.

— Фабий стал стар, он медлителен и труслив, — шептались они. — Пора уступить дорогу молодым и отважным!

Солдаты кричали, негодуя, трибуны шептались, с трудом скрывая свое возмущение. До Фабия доходили и эти крики, и этот шепот. Диктатор страдал, ничем не выдавая своих страданий. Все чаше он оставлял лагерь на рассвете, отправляясь проверять посты или изучать окрестности, а, возвращаясь под вечер, поспешно укрывался в своем шатре, где долго пытался уснуть, внимая поносящим его крикам, нет-нет, да долетавшим снаружи.

Так было и в этот вечер. Фабий ворочался на ложе, пытаясь забыться, когда за пологом закашлялся верный раб.

— Я не сплю! — крикнул Фабий, догадавшись, что слуга предупреждает о появлении гостя. — Кто пришел?

Раб почтительно ступил внутрь, сопровождаемый человеком, чье лицо, едва различимое в тусклом свете латерны, показалось Фабию смутно знакомым. Диктатор привстал.

— Ты…

— Публий Корнелий Сципион-сын! — отрекомендовался гость. Фабий вспомнил его. То был сын Сципиона, тот самый, которого он видел лишь однажды, на пиру.

— Конечно! Я помню тебя! Что ты делаешь здесь?

— Я трибун первого легиона!

— А… — протянул диктатор, осклабясь кривой усмешкой. — Значит, теперь ты в числе тех, кто клянут меня! Ну что ж, проходи, будешь гостем.

Юноша не отверг приглашения. Он подошел к ложу и уселся на стоявший рядом низенький табурет.