Император вынимает меч

Никто не замечал этой легкой печали. Отец, взбудораженный и счастливый, — а, может, и совсем не счастливый, но старавшийся казаться таким, — хлопотал по дому, подгоняя ошалевших от суматохи слуг. Время от времени он заходил в гинекей, ласковым, рассеянным взором следя за тем, как рабыни и специально приглашенная ради такого случая Дикея, подруга усопшей жены, одевают дочь к торжественной церемонии. Сначала девушку обрядили в ослепительно белый, тончайшего египетского плотна хитонион. Поверх него был надет хитон, перехваченный пояском выше, чем это делалось прежде — как подобает замужней женщине. Из-под края хитона, длинного, почти до пят, выглядывали красные, щегольские ботиночки, плотно облегавшие изящную ножку. Теперь женщины помогали невесте облачиться в нарядный, белый, тканый золотистыми нитями гиматий. Побледневшая от волнения. Филомела смотрелась сегодня необычайно красивой. Изящное личико ее казалось высеченным из паросского мрамора, глаза возбужденно сверкали, губы от прилива крови алели распустившейся розой.

Едва все приготовления были закончены, и на голову невесты был водружен свадебный венок, появился сопровождаемый друзьями жених. Эпиком также был облачен в лучшие одежды и смотрелся очень внушительно. Он обнялся с Ктесонидом, нежно поприветствовал Филомелу. Рабы внесли ларь, полный подарков, один из друзей стал одарять присутствующих сластями. Эпиком явно не желал уступать в щедрости будущему тестю.

Затем все отправились к домашнему очагу. Ктесонид лично возжег огонь, запалив заранее наколотые поленья, и принес жертву вином, хлебом и мясом. Растроганно взирая то на дочь, то на Эпикома, он заявил:

— Я и мой дом прощаемся с моей славной дочкой Филомелой и отдаем ее во власть нашему зятю и другу достойному Эпикому. Пусть будут счастливы и живут целый век в согласии и мире между собою. Пусть огонь согревает их сердца, и дом их будет полон богатств и обилен потомством. — Тут Ктесонид всхлипнул и завершил: — Отныне ты, дочь моя, навеки принадлежишь этому человеку!

Хлюпнула носом рабыня, обносившая гостей вином и сдобными пирожками. Филомеле сделалось дурно. Сквозь белесоватую пелену она видела обращенные к ней лица, разевающего рот Эпикома, жалко улыбающегося отца. В голове звенели серебряные звонкие колокольчики. Филомела сдавленно сглотнула, не в силах придти в себя.

Отец подал ей руку. Девушка, натянуто улыбаясь, вцепилась в эту самую руку, чувствуя, что грудь и спина ее покрыты холодным потом. Ктесонид, не замечая полуобморочного состояния дочери, потянул ее к двери. Филомела пошатнулась и едва не упала. Хорошо еще, что Дикея, женщина в подобных делах искушенная, быстро вцепилась в другую руку невесты, непринужденной улыбкой своей говоря окружающим: все, мол, идет как нужно.

Молодые и гости покинули дом и вышли на улицу. В этот день город был тих и торжественен. Наверно, он был единственным на земле местом, которого не касалась война. Огонь ее — иль отблески этого огня — пылал сейчас везде: в Италии и Карфагене, Сицилии и Иберии, Элладе и Македонии, Галатии и Пергаме, Сирии и Египте. Огонь этот пылал в далеком Китае и в бескрайних степях, разделявших стороны света. Кирена, как и подобает городу философов, была в стороне от войны.