Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

С первым из литераторов я познакомилась с В. Г. Белинским, на другой же день моего приезда в Москву. Панаев завез меня к Щепкиным, а сам отправился к кому-то на вечер, где должны были собраться московские литераторы. Старшая дочь Щепкина чувствовала себя нездоровой, лежала в постели у себя в комнате наверху и прислала брата за мной. Я нашла в ее комнате молодежь. У печки, прислонясь, стоял белокурый господин; мне его представили, – это был Белинский. Он не принимал участия в общем разговоре, но когда зашел разговор об игре Мочалова, Белинский заговорил, и я запомнила его сравнение игры двух артистов.

– Смотря на Каратыгина, – сказал он, – ни на минуту не забываешь, что он актер; а в Мочалове представляется человек со всеми его достоинствами и пороками.

С Белинским я стала видеться каждый день, он приходил к нам утром, пока еще Панаев не уезжал с визитами, и постоянно беседовал о литературе…

Мы жили на Арбате. Белинский нанял себе комнату от жильцов – против нашего дома во дворе – и пригласил нас на новоселье пить чай. Комната была у него в одно окно, очень плохо меблированная.

Я вошла и удивилась, увидев на окне и на полу у письменного стола множество цветов.

Белинский, самодовольно улыбаясь, сказал:

– Что-с, хорошо?.. А каковы лилии? Весело будет работать, не буду видеть из окна грязного двора.

Любуясь лилиями, я спросила Белинского:

– А должно быть, вам дорого стоило так украсить свою комнату?

Белинский вспыхнул (он при малейшем волнении всегда мгновенно краснел).

– Ах, зачем вы меня спросили об этом? – с досадою воскликнул он. – Вот и отравили мне все! Я теперь вместо наслаждения буду казниться, смотря на эти цветы.

Панаев его спросил:

– Почему вы будете казниться?

– Да разве можно такому пролетарию, как я, дозволять себе такую роскошь! Точно мальчишка: не мог воздержать себя от соблазна.

(А. Панаева)

* * *

В этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура; да, это был сильный боец! Он не умел проповедовать, поучать, ему надобен был спор. Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касалось до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль. Спор оканчивался очень часто кровью, которая у больного лилась из горла. Бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой поднимал платок ко рту и останавливался, глубоко огорченный, уничтоженный своей физической слабостью. Как я любил и как жалел я его в эти минуты!

(А. Герцен)

В 1840 году, перед своею женитьбою, Жуковский приезжал в Москву и жил в ней некоторое время. Друзья его и почитатели его таланта задумали угостить его обедом по подписке, и несколько человек, распорядителей этого праздника, приехали к Жуковскому, чтобы пригласить его и вместе с тем показать ему, кто именно будет на обеде. Жуковский сначала не хотел и смотреть списка лиц, пожелавших выразить ему свое внимание; но, когда ему прочли этот список, он сказал, чтобы одно лицо непременно вымарали. Это был один из пожилых профессоров. «Я не хочу слушать, какие о нем ходят толки, – говорил добродушно Жуковский, – но я не в силах простить ему одной обиды», и при этом рассказал, как тому три года, когда ныне благополучно царствующий государь император, обозревая Москву, посещал в сопровождении Жуковского университетские лекции, этот профессор целый час выводил Жуковского из терпения чтением ему в лицо и в торжественной обстановке чрезвычайно льстивых восхвалений его таланту и пр. «Этой бани не могу я забыть», – говорил Жуковский. Многие знают, каким незлобием отличался В. А. Жуковский, но добросердечие не исключало в нем цельности и твердости нравственных ощущений.

(«Из жизни русских писателей»)

В бумагах А. А. Краевского, принадлежащих Императорской публичной библиотеке, имеется листок с пометами: «К сведению» и «1840 г. Октября 26-го». Содержание его характерно. В крепость пришло известие о смерти А. С. Пушкина. На валу два военно-рабочих офицера тревожно рассуждали. Один из них говорит: «Слышал, брат, что Пушкин умер?» – «Как не слыхать, слышал: это тот Пушкин, о котором говорили, что он хорошо пишет». – «А что, братец, не известно еще, кто на место его назначен?»

(РА, 1903. Вып. V)

Лермонтов перед ссылкой на Кавказ

Самыми блестящими после балов придворных были, разумеется, празднества, даваемые графом Иваном Воронцовым-Дашковым. Один из этих балов остался мне особенно памятным. За несколько дней перед этим балом Лермонтов был осужден на ссылку на Кавказ.