Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Ермолов в конце 1841 года занемог и послал за годовым своим доктором Высотским. Разбогатев от огромной своей практики, доктор, как водится, не обращал уже большого внимания на своих пациентов; он только на другой день собрался навестить больного. Между тем Алексей Петрович, потеряв терпение и оскорбясь небрежностью своего доктора, взял другого врача. Когда приехал Высотский и доложили о его приезде, то Ермолов велел ему сказать, что он болен и потому принять его теперь не может.

(РС, 1879. Т. XXVI)

Щепкин в Казани

В начале 1840-х годов М. С. Щепкин приглашен быль на несколько спектаклей в Казань тогдашним антрепренером Казанского театра Соколовым. Щепкин не любил терять напрасно время и потому сообщил как о дне своего приезда, так и о порядке спектаклей, которые должны быть даны с его участием. Первым должны были поставить «Ревизор».

По приезде в Казань и повидавшись с Соколовым, он выразил желание немедленно познакомиться с его труппою. Соколов распорядился пригласить всех артистов прямо в театр, и когда прибыл туда Щепкин, были представлены ему на сцене каждый член труппы и пояснено: кто какое занимает амплуа. Перезнакомившись любезно со всеми, он, вдруг переменив ласковую улыбку на серьезную физиономию, обратился к окружающим со следующими словами:

– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет Ревизор…

Вся труппа ошалела и никак не могла взять в толк слова знаменитого комика: о каком он Ревизоре сообщает? и какому Ревизору дело до Казанского театра?

– Да кто же из вас, господа, Амос Федорович? – спрашивает Щепкин. – Молчат. – Да Ляпкин-Тяпкин кто?

Тут только догадались, что он начал репетировать «Ревизора» своею неподражаемой ролью городничего – и репетиция пошла своим чередом.

(РС, 1880. Т. XXIX)

Большая семья Щепкина

В 40-х годах, в Москве, его, известного уже артиста и всеми уважаемого человека, окружала большая семья: жена, отличавшаяся замечательной добротой, как и сам М. С. Щепкин, взрослые сыновья, дочери и воспитанники. Дом М. С. Щепкина часто наполнялся его старыми и молодыми знакомыми и друзьями; но он и всегда был полон его собственною семьей, его родными, живущими у него, и разными старушками, которым давал он у себя приют ради их старости. Это было что-то вроде домашней богадельни, порученной заботливости жены его и одной немолодой девушки, которая воспитывалась у них в доме. Таков был состав семьи М. С. Щепкина, и все в ней деятельно суетились, шумели и о ком-нибудь заботились, и все в ней было полно жизни в самых разнообразных проявлениях. По комнатам двигались дряхлые старушки в больших чепцах; тут же расхаживали между ними молодые студенты, сыновья М. С. Щепкина и их товарищи. Часто среди них появлялись молодые артистки, вместе с ними игравшие на московской сцене, и подходили к хозяину с поцелуями. Поцеловать М. С. Щепкина считалось необходимым. Его обыкновенно целовали все – молодые и пожилые дамы, и знакомые, и в первый раз его видевшие: это вошло в обычай. «Зато ведь, – говорил М. С. Щепкин, – я и старух целую!» Он пояснял этими словами, какую дань он платит за поцелуй молодых дам.

В центре этой разнообразной семьи и посетителей вы видели самого М. С. Щепкина, его полную, круглую фигуру небольшого роста и с добродушным лицом.

(А. Щепкина)

* * *

Его все любили без ума. Его появление вносило покой, его добродушный упрек останавливал злые споры, его кроткая улыбка любящего старика заставляла улыбаться, его безграничная способность извинять другого, находить облегчающие причины была школой гуманности. И притом он был великий артист, он создал правду на русской сцене, он первый стал не театрален на театре.

(А. Герцен)

* * *

<…> Явился к М. С. Щепкину А. Лазарев (автор разных сумасшедших политических бредней, известных под именем литературных простынь), поймал его на улице, старик куда-то собирался ехать; тут же ему отрекомендовался: «Как, вы меня не узнаете? Я знаменитый Лазарев!» Вытащил из кармана длиннейшую и пошлую статью, написанную против Герцена и значительно приправленную бранью, и давай ее читать на улице. Щепкин уже глуховат от старости, в последние годы слезливый до того, что рассказ о купленной говядине повергает его в сладостный плач, слыша имя Герцена (своего старого и близкого друга, как он сам говаривал), расплакался с чувством. Лазарев читал с жестами и обратил на себя внимание прохожих; наконец длинная статья осилена – и он уехал. «О чем вы плакали?» – спрашивают старика дети. «Да он читал о Герцене». – «Да ведь просто-напросто ругал его». – «Ну, я не слыхал!» Вечером Лазарев прислал к нему записку такого содержания: «Артист! Твоя слеза – моя награда».

(«М. С. Щепкин»)

Князь В. Ф. Одоевский