Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

– Ах, это вы! – отвечает Чаадаев. – Действительно не узнал. Да и что это у вас черный воротник? Прежде, кажется, был красный?

– Да разве вы не знаете, что я – морской министр?

– Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли.

– Не черти горшки обжигают, – отвечал несколько недовольный Меншиков.

– Да разве на этом основании, – заключил Чаадаев.

* * *

Какой-то сенатор сильно жаловался на то, что очень занят.

– Чем же? – спросил офицер лейб-гвардейского Гусарского полка, философ и мыслитель Чаадаев.

– Помилуйте, одно чтение записок, дел, – и сенатор показал аршин от полу.

– Да ведь вы их не читаете.

– Нет, иной раз и очень, да потом все же иногда надобно подать свое мнение.

– Вот в этом я уж никакой надобности не вижу, – заметил Чаадаев.

(А. Герцен)

Петр Каратыгин

Петр Каратыгин вернулся в Петербург из поездки в Москву. Знакомый, повстречавшись с ним, спросил:

− Ну что, Петр Андреевич, Москва?

− Грязь, братец, грязь! Не только на улицах, но и везде − страшная грязь. Да и чего доброго ожидать, когда там и обер-полицмейстер-то – Лужин.

(Н. Кукольник)

* * *

Молодой литератор сделал перевод «Гамлета» и показал его Каратыгину. Тот внимательно прочел детски наивный перевод и, возвращая толстую тетрадь юноше, сказал:

− Ах, молодой человек, как вам не стыдно! В «Гамлете» и без того все действующие лица умирают, а вы еще и Шекспира убиваете!

* * *

Хорошенькая, но плохая второстепенная актриса просила как-то Каратыгина написать ей что-нибудь в альбом.

– Только, пожалуйста, что-нибудь остроумное! – добавила она.

Каратыгин взглянул на хорошенькое лицо актрисы и, улыбнувшись, написал:

Спасибо Мельпомене!
Легко вам, как Тамаре,
Испортив роль на сцене,
Исправить в будуаре!

* * *

Указывают как-то Петру Андреевичу на очень накрашенную, молодящуюся даму и говорят:

– Посмотрите, нравится ли она вам?

– Не знаю, – ответил остряк, – я не знаток в живописи.

* * *

Знаменитый в оно время издатель «Голоса» А. А. Краевский на одном торжественном обеде уселся между Каратыгиным и В. В. Самойловым.

– Как я рад, – сказал он, – что мне приходится сидеть между остроумием и талантом.

Каратыгин, любивший себя как актера, не вынес такого сопоставления и тотчас же ответил с обычной добродушной улыбкой, скрашивавшей всякую язвительность его языка:

– И как жаль, что вы ни тем, ни другим не обладаете!

(Из собрания М. Шевлякова)

А. А. Краевский

Получив от А. А. Краевского приглашение зайти к нему утром, я отправился. Наружность Андрея Александровича была много раз описана; в этой маленькой фигуре с серыми, несколько выдающимися глазами не было ничего внушительного, но, тем не менее, мною вдруг овладела робость.

– Вы написали хорошую повесть, она всем нравится, – проговорил он отрывисто, – нам надо теперь свести счеты; какие ваши условия?

Вспомнив слова Майкова, я хотел сказать: сорок рублей за лист, но, испугавшись громадности цифры, смутился и наскоро проговорил:

– Тридцать шесть рублей с листа, Андрей Александрович.

В приятельском кружке мне долго потом не давали проходу с этими тридцатью шестью рублями.

(Д. Григорович)

Афанасий Фет

Раз сидим мы, входная дверь растворяется и пропускает величественную фигуру кирасира; шагнув вперед, он торопливо со мною поздоровался, брякнул шпорами, сделал поклон дамам и, выгнув молодецки спину, быстро направился в кабинет.

– Кто это? – спросила меня хорошенькая моя соседка г-жа Л.

– Это Фет.

– Кто такой Фет?

– Известный наш поэт.

– В каком роде? – продолжала расспрашивать любознательная дама.

– Как бы вам объяснить? в самом тонком, неуловимо-поэтическом роде…

– Это как Вальтер Скотт?

– Да, приблизительно, – отвечал я, поглядывая на двух других дам, которые едва удерживались от смеху.

(Д. Григорович)

Иван Лажечников

Когда умер Михаил Николаевич Загоскин, Ивана Ивановича Лажечникова, который искал в это время места, один из его знакомых уверил, что вакантное место директора московских театров принадлежит ему по праву, что Загоскин был сделан директором именно за то, что написал «Юрия Милославского» и «Рославлева».

− Да к кому же мне адресоваться? – спросил Лажечников.

− Отправляйтесь прямо к директору канцелярии Императорского Двора Владимиру Ивановичу Панаеву. Вы не знакомы с ним лично, но это ничего: вас знает вся Россия, к тому же директор был сам литератор, он любил литературу, и я уверен, что он примет вас отлично и все устроит с радостью… Ему стоит только сказать слово министру.

Лажечников отправился к директору канцелярии. Его ввели в комнату, где уже находилось несколько просителей. Через полчаса Панаев вышел и, приняв поданные просьбы, обратился, наконец, к Лажечникову.

– Ваша фамилия? – спросил он его.

– Лажечников.

– Вы автор «Ледяного дома»?

– Точно так, ваше превосходительство.

– Не угодно ли пожаловать ко мне в кабинет.

Вошли.

– Милости прошу, – сказал директор, – не угодно ли вам сесть.

И сам сел к своему столу.

– Что вам угодно? – спросил он.