Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Сухой, вежливый тон директора смутил Лажечникова, и он не без смущения объяснил ему желание свое получить место Загоскина.

– Как?.. Я не дослышал… что такое? Какое место? – произнес Панаев, устремляя на него резкий взгляд.

– Место директора московских театров, – глухо повторил Лажечников.

– Какое же вы имеете право претендовать на это место?

Лажечников не совсем связно отвечал, что, так как Загоскин, вероятно, получил это место вследствие своей литературной известности, то он полагает, что, пользуясь также некоторой литературной известностью, может надеяться… Но Панаев прервал его с явной досадой…

– Напрасно вы думаете, что Загоскин имел это место вследствие того, что сочинял романы… Покойный Михаил Николаевич был лично известен государю императору – вот почему он был директором. На таком месте самое важное – это счетная часть, тут литература совсем не нужна, она даже может вредить, потому что господа литераторы вообще плохие счетчики. На это место, вероятно, прочат человека опытного, знающего хорошо администрацию, притом человека заслуженного, в чинах…

При этих словах Лажечников вскочил со стула и, неловко извинившись в том, что обеспокоил его превосходительство, поспешил убраться.

(«Из жизни русских писателей»)

Элиза Рашель

Это было, кажется, в первый приезд Рашели в Петербург. Публика, желая видеть игру славной артистки, валом валила в театр и переполняла ложи до такой тесноты, что, как говорится, негде было яблоку упасть. Артистке льстило такое внимание публики, но она тотчас смекнула, что такой наплыв в ложах может в последующих дебютах невыгодно отозваться на ее сборах, а потому и потребовала от дирекции, чтобы билеты на ложи выдавались не более как на четыре лица.

Император Николай, как любитель сценического искусства, всегда интересовался театром, поэтому до него не мог не дойти слух о предложении Рашели. Однажды, когда он разговаривал с нею после одного представления, она в глубоко почтительных выражениях высказала государю сожаление, что так редко имеет счастье видеть его величество на своих представлениях. «Ma famille est trop grande et je crain d’etre le cinqieme dans la loge» (моя семья слишком велика, и я боюсь, чтоб не быть пятым в ложе), – отвечал ей Николай.

(ИВ, 1888. № 8)

* * *

Талант французской артистки сильно не нравился нашим славянофилам, и один из них, «претендент в русские Шекспиры», стал доказывать, что Рашель вовсе не понимает сценического искусства и что игра ее принесет нашему театру положительный вред.

Щепкин выслушал резкую тираду и сказал: «Я знаю деревню, где искони все носили лапти. Случилось одному мужику отправиться на заработки, и вернулся он в сапогах. Тотчас весь мир закричал хором: как это, дескать, можно! Не станем, братцы, носить сапогов; наши отцы и деды ходили в лаптях, а были не глупее нас! Ведь сапоги – мотовство, разврат!.. Ну, а кончилось тем (прибавил старик с насмешливою улыбкою), что через год вся деревня стала ходить в сапогах!»

(«М. С. Щепкин»)

Николай Щербина

Я в жизни боролся не с бурей великой,
Не с мощным разумным врагом,
Но с мелочью горя, но с глупостью дикой
В упорстве ее мелочном.

В бытность студентом Харьковского университета Щербина жил в крайней бедности, из заработка грошей писал проекты проповедей семинаристам, искавшим места священников, и спал под таким изорванным одеялом, что его ноги просовывались в прорехи. Слуга одного из моих знакомых, А. Ф. Т., жившего в то время в Харькове, видя Щербину, приходившего к его господину в невероятном теплом костюме, обернутого шарфами, докладывал о нем: «Щербина пришла», очевидно, принимая его за женщину.

(ИВ, 1891. № 1)

* * *

Зашла как-то речь о привычке редактора одного из лучших журналов ежедневно гулять по Невскому в восемь или девять утра. «Неправда, – возразил Щербина, – он гуляет лишь в те дни, когда камердинер ему докладывает, что в воздухе пахнет пятиалтынным».

* * *

Особенно забавен был рассказ Щербины о том состоянии, в каком он обретался на вечерах у одной поэтессы, любившей читать произведения пера своего. Скука одолевала присутствующих, но не дождаться конца чтению было невежливо. Щербина решился прибегнуть к хитрости: он начал садиться у двери, ближайшей к выходу, чтобы, улучив добрый момент, скрыться незаметно. Раза три стратегема удавалась, но потом хозяйка заметила ее и приняла свои меры: она клала бульдогов у обеих половин выходной двери. Как только Щербина привставал, намереваясь дать тягу, как бульдоги начинали глухо рычать и усаживали его снова на кресло…

(ИВ, 1892. № 1)

Осматривая однажды постройки Брест-Литовской крепости, император Николай в присутствии иностранных гостей, хваливших работы, поднял кирпич и, обратившись к одному из окружающих его лиц, спросил:

– Знаете ли, из чего он сделан?

– Полагаю, из глины, ваше величество.