Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Как-то я зашел к Хомякову. Тот надеялся по-своему. «Будет лучше, – говорил он. – Заметьте, как идет род царей с Петра: за хорошим царствованием идет дурное, а за дурным – непременно хорошее. За Петром I Екатерина I – плохое царствование, за Екатериной I Петр II – гораздо лучше, за Петром II Анна – скверное царствование, за Анною Елизавета – хорошее, за Елизаветой Петр III – скверное, за Петром III Екатерина II – хорошее, за Екатериною II Павел – скверное, за Павлом Александр I – хорошее, за Александром I Николай – скверное; теперь должно быть хорошее. Притом, – продолжал Хомяков, – наш теперешний государь страстный охотник, а охотники всегда хорошие люди, вспомните Алексея Михайловича, Петра II». В разговорах с Хомяковым я обыкновенно улыбался и молчал. Хомяков точно так же улыбался и трещал. «А вот, – продолжил он, – Чаадаев никогда со мной не соглашается, говорит об Александре II: «Разве может быть какой-нибудь толк от человека, у которого такие глаза!» – и Хомяков залился своим звонким хохотом.

(С. Соловьев)

* * *

А. С. Хомяков имел обширные сведения по всем отраслям человеческого знания, и не было предмета, который был бы ему чужд. Однажды он был приглашен на вечер к Свербеевым для беседы с каким-то русским путешественником, возвратившимся с Алеутских островов.

– Друг Хомяков, – сказал ему один приятель, – придется тебе нынче послушать и помолчать.

До начала вечера Хомяков действительно долго слушал заезжего путешественника, расспрашивая его подробно относительно Алеутских островов, но под конец высказал ему же по этому предмету такие сведения и соображения, что путешественнику почти приходилось поворотить оглобли и ехать, откуда приехал, для окончательного ознакомления с местами, где он пробыл уже несколько лет.

(«Из жизни русских писателей»)

* * *

Говорил он (Хомяков) без умолку, спорить любил до страсти, начинал в гостиной и продолжал на улице. Про него рассказывали по этому поводу забавные анекдоты. Однажды после какого-то литературного вечера Герцен, который отличался теми же свойствами, сел в свой экипаж и продолжал шумный разговор с ехавшим с ним вместе приятелем. После него выходит Хомяков, зовет кучера: нет экипажа. Оказалось, что его кучер уехал порожняком за Герценом и после оправдывался так: «Слышу, кричат, спорят; ну, думаю, верно, барин! Я и поехал за ними».

(Б. Чичерин)

Генерал Н. Н. Муравьев

Когда Николай Николаевич Муравьев был назначен в 1855 году наместником кавказским, то по приезде своем в Тифлис он, прежде всего, решился уволить массу лишних чиновников, прикомандированных к канцелярии наместника. В числе этих чиновников находился и известный писатель граф Владимир Александрович Соллогуб. При общем представлении ему служащих, когда была названа фамилия графа, Муравьев спросил:

– Вы автор «Тарантаса»?

– Точно так, ваше высокопревосходительство, – отвечал Соллогуб.

– Ну, так можете сесть в ваш тарантас и уехать.

* * *

Муравьев имел привычку после утренних занятий отправляться на прогулку по Тифлису. Во время одной из таких прогулок к нему подошел солдат и подал прошение, в котором жаловался на своего ротного командира. Муравьев взял бумагу, прочитал ее и обратился к солдату со следующими словами:

– Я приму твое прошение, потребую дело, рассмотрю его лично, будешь прав – взыщу с ротного командира, нет – пройдешь сквозь строй! Выбирай!

Солдат подумал, взял прошение обратно и скрылся.

* * *

Знаменитый ученый академик Бэр приехал в Тифлис во главе экспедиции, снаряженной Географическим обществом для научных исследований. Бэр счел долгом представиться вместе с членами экспедиции Муравьеву. Последний вышел в приемную и обратился к Бэру с вопросом:

– Кто вы такой?

– Академик Бэр, – отвечал тот.

– А зачем вы здесь?

Бэр объяснил.

– Ну, извините, – продолжал Муравьев, – ничем не могу быть полезным, вы хлопочете о размножении рыб, а я – солдат, время военное.

– Я с удовольствием помог бы вам, генерал, – возразил Бэр, – да, к сожалению, слишком уже стар.

* * *

Муравьев внес в веселую общественную жизнь Тифлиса мертвящую скуку. Все словно замерло. Муравьев вел жизнь необыкновенно строгую и воздержную: соблюдал все посты, не дозволял себе никаких общественных удовольствий, никакого развлечения, за исключением, и то изредка, партии в шахматы. Неуклонно требуя от подчиненных своих точного, без малейшего упущения, исполнения лежавших на них обязанностей и даваемых поручений, Муравьев не менее был строг и к самому себе. Все его время, все его досуги были посвящаемы службе. Педантизм его в этом отношении доходил до крайности. Однажды правитель его канцелярии Щербинин уговорил его посетить театр, доказывая необходимость поощрить учреждение, имеющее несомненное влияние на развитие нравов и способствующее слиянию туземцев с русскими. На другой день Щербинин спросил: остался ли он доволен спектаклем?

– Да, хорошо, – отвечал Муравьев, – но я на вас сердит за то, что вы отняли у меня несколько часов, принадлежавших службе.