Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

На это Щербинин заметил, что предместник Муравьева князь Воронцов, который без устали целый день посвящал делам, вечером уже ничем не занимался, любил собирать у себя общество и с удовольствием принимал участие в общественных развлечениях.

– Потому-то, – возразил Муравьев, – при нем так мало сделано в сравнении с тем, что могло быть совершено.

(«Исторические рассказы…»)

Князь М. Д. Горчаков

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков, бывший главнокомандующий в Крымскую кампанию, а потом наместник Царства Польского, не терпел лжи, сплетен и никогда не читал анонимных писем. Однажды им было получено несколько конвертов с надписью: «В собственные руки». По своей привычке, князь начал искать прежде всего подпись и, не находя ее, разорвал эти письма, не читая, причем, обратясь к присутствовавшему здесь адъютанту своему, капитану Красовскому, сказал:

– Вот вам мой совет, никогда не читайте анонимных писем, кто хочет говорить правду, пусть говорит открыто.

Горчаков чуждался всего неестественного, бьющего на эффект, и был замечательно прост в обращении со всеми. Он терпеть не мог официальных приемов и парадных встреч, которые обыкновенно ему устраивали по уставу во время его переездов. Однажды не успели отменить подобную встречу в одном из губернских городов. У дома губернатора, где была отведена квартира князю, собралось множество всякого народу. Подъезжая к дому, Горчаков заметил:

– Удивительно, чего ожидает эта толпа, теряя время понапрасну? Стоять несколько часов, чтобы увидеть, как вылезет из кареты незнакомый им старик.

(«Исторические рассказы…»)

26 августа 1856 года проходил юбилей существования столичного русского театра. Вспомнили об этом в мае, а в июне объявили конкурс для сочинения приличной пьесы на этот случай. Разумеется, пьес доставили мало; пальму первенства получил В. А. Соллогуб. Встретившись с П. А. Каратыгиным, увенчанный автор упрекал его, зачем и он не написал чего для юбилея.

– Помилуйте! В один месяц! И не я один! Многие и пера в руки не брали. К тому же в такое время, когда в Петербурге разброд, кто в деревне, кто за границей! Да еще в такой короткий срок.

– Да отчего же другие успели и прислали.

– Недальние прислали, а прочие не могли.

(Н. Кукольник)

Лев Мей

В начале 1860 года на сцене Кронштадтского театра должен был читать одно из своих стихотворений Лев Александрович Мей. Мей приехал на концерт со своим приятелем, офицером генерального штаба Рехневским, довольно подгулявши. Сильно пошатываясь, вышел он на сцену, начал читать стихотворение и чуть не в самом конце спутался и остановился, стал припоминать, три раза протвердив предыдущий стих, но, видя свои тщетные попытки припомнить окончание, Лев Александрович, обведя глазами зрителей, махнул рукой и, уходя со сцены, громко сказал:

– Забыл!

Зрители хохотали и аплодировали. Мей вышел снова, раскланялся и, обращаясь к публике, произнес:

– Ну, бис-то вам и Рехневский не прочтет.

(Из собрания М. Шевлякова)

Аполлон Григорьев

У Аполлона Александровича Григорьева было много общего с Меем. Их сближала и родственность художественного таланта, и горячая любовь к искусству, и, наконец, одна и та же слабость и необеспеченность в жизни. Нередко они занимали друг у друга деньги, если кошелек не был одинаково пуст у того и другого. Однажды произошла вот какая сцена. Мей, в минуту одного из своих денежных кризисов, вышел из дому с намерением перехватить рубль-другой у Григорьева, но оказалось, что и Григорьев в это самое время был в таком же точно печальном положении и отправился с такою же целью к Мею. Они встретились на Невском проспекте почти в одинаковом расстоянии от своих квартир.

– Я к тебе, дружище.

– А я к тебе.

– За грошами.

– И я за тем же.

– Значит, на мели?

– Да, и ты?

– Совсем.

– Скверно! Ну, пойдем… Не встретим ли на Невском какого капиталиста.

* * *

Григорьев принадлежал к натурам впечатлительным и легко увлекался веяниями, иногда прямо противоположными. При первом знакомстве со мною, посылая свои статьи в «Отечественные записки», он стоял за европеизм, но потом круто повернул в другую сторону, то есть усвоил славянофильство и начал подражать Хомякову в соблюдении постов. Как-то раз в одно из воскресений великого поста столкнулся я с ним в трактире Печкина. Мы оба спросили по чашке кофе. Я, грешный, начал пить его со сливками, а он отказался от них и потребовал себе чего-то другого. Гляжу, несут ему графинчик коньяку, значительного размера. «Он прав, – подумал я, – молочное грешно кушать, а коньяк – не грешно, зане в святцах на этот день значилось «разрешение вина и елея».

(ИВ, 1892. № 2)

* * *