Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Они пристально уставились друг на друга. Садовский глубоко вздохнет и качнет головой, как бы умиляясь своим талантливым собутыльником, то же проделает и Ольридж. Потом Ольридж возьмет руку Садовского и крепко пожмет ее, Садовский тотчас же отплачивает тем же. Улыбнется один – улыбается другой. И опять глубокий вздох, рукопожатие и улыбки. Так все время и прошло в этих наружных знаках благоволения и уважения друг к другу.

Требование вина для поддержки этой красноречивой беседы совершалось ими поочередно и тоже мимикой. Указывая лакею на опорожненную бутылку, Садовский или Ольридж как-то особенно многозначительно подмигнет, и на ее месте появляется другая.

Наконец, созерцательное их положение кончилось, они встали, троекратно облобызались и разошлись.

Кто-то из знакомых останавливает Прова Михайловича у выхода и спрашивает:

– Ну, как вам нравится Ольридж? о чем вы долго так говорили с ним?

– Человек он хороший, доброй души, но многословия не любит… Это мне нравится!

Эта сцена как нельзя лучше характеризует артистов, артистов не по званию, а по призванию.

(Из собрания М. Шевлякова)

Н. Ф. Павлов

При Павлове (Николае Филипповиче) говорили об общественных делах и о том, что не должно разглашать их недостатки и погрешности. «Сору из избы выносить не должно», – кто-то заметил. «Хороша же будет изба, – возразил Павлов, – если никогда из нее сору не выносить».

(П. Вяземский)

* * *

В шестидесятых годах, во время одного из студенческих волнений в Московском университете, студенты целою толпою двинулись на Тверскую площадь предъявлять свои жалобы генерал-губернатору П. А. Тучкову. Их провожало множество народа, запрудившего и улицу и площадь. По улице ехал известный писатель Н. Ф. Павлов в открытой пролетке, держа в руках свою великолепную палку с огромным набалдашником, по обыкновению важный и чопорно прибранный. Ехать дальше сделалось невозможно за многолюдством. Подходит к Павлову какая-то старушка. «Кого это, батюшка, хоронят?» – «Науку, матушка, науку», – отвечает Павлов, кивая величавою головою. «Царство ей небесное!» – умильно говорит старушка и осеняет себя крестным знамением.

(РА, 1886. Вып. XI)

Николай Некрасов

У Некрасова всегда были охотничьи собаки, и Василий (лакей Некрасова) самым аккуратным образом сам их проваживал и кормил. Собака Оскар прослужила несколько лет Некрасову и была уже стара.

Василий однажды при мне позвал Оскара, покоившегося на турецком диване, и сказал:

– Ну, капиталист, иди гулять!

Я спросила, отчего он Оскара называет капиталистом.

– Николай Алексеевич хочет на его имя положить в банк деньги, – ответил Василий.

Я улыбнулась.

– Вы думаете, не положит? Еще вчера опять Оскару говорил, что положит ему капитал.

Василия трудно было убедить, что Некрасов шутил.

(А. Панаева)

* * *

<…> Некрасов часто выдавал сотрудникам деньги без счета, которые и не попадали в кассовую книгу. Множество раз я был тому свидетелем. Бывало, придут к нему утром за деньгами и ждут, пока Некрасов не встанет.

– Вам, верно, деньжонок нужно, господа? – спросит Некрасов.

– Да нужно бы, Николай Алексеевич.

– Ну, пожалуйте!

Позовет тогда в кабинет, отворит крышку стола, на котором лежат, кучками, груды сторублевых, измятых бумажек, вытасканных из карманов по возвращении из клуба накануне, схватит оттуда столько, сколько может схватить ладонь, даст тому, другому и расписки не возьмет, да и сам не знает, сколько роздал. Конечно, это бывало тогда, когда, накануне, он выиграет хорошенький кушик. Редко случалось, чтобы он ответил «Подождите» – и уходил бы за тем в задние комнаты.

(РС, 1901. № 9)

* * *

Когда Некрасов поехал в Рим, Герцен сказал про него:

«Что ему там делать? В Италии он все равно, что щука в опере».

(Д. Григорович)

Я никогда не видела Салтыкова (Щедрина) спокойным, он всегда был раздражен на что-нибудь или на кого-нибудь.

Поразителен был контраст, когда Салтыков сидел за обедом вместе с Островским, который изображал само спокойствие, а Салтыков кипятился от нервного раздражения.

В 1863 году Салтыков приехал на короткое время в Петербург с места своей службы и почти каждый день приходил обедать к нам. К удивлению моему, он был не так сильно раздражен на все и на всех; но это настроение в нем скоро прошло, и он говорил, что надо скорей уехать из Петербурга, иначе он без штанов останется.

– Такая куча денег выходит, а удовольствия никакого нет.

– Ну, все-таки в Петербурге больше разнообразия, – сказал Некрасов.

– Хорошее разнообразие! Куда ни пойдешь – видишь одни морды, на которые так и хочется харкнуть! Тупоумие, прилизанная мелочная подлость и раздраженная бычачья свирепость. Я даже обрадовался вчера, ужиная у Бореля, такое каторжное рыло сидело против меня, но все-таки видно, что мозги у него работают хотя на то, чтобы прирезать кого-нибудь и обокрасть.

– Разве не те же лица вы видите и в провинции? – возразил Некрасов.

– Нет, там жизнь превращает людей в вяленых судаков! – отвечал Салтыков.

(А. Панаева)