Императорская Россия в лицах. Характеры и нравы, занимательные факты, исторические анекдоты

Некто, очень светский, был по службе своей близок к министру далеко не светскому. Вследствие положения своего обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. «Что же он там делает?» – спрашивают Ф. И. Тютчева. «Ведет себя очень прилично, – отвечает он, – как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник: он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное, ласковое слово, а там, при первом удобном случае, сделает пируэт и исчезает».

(П. Вяземский)

* * *

По поводу сановников, близких императору Николаю I, оставшихся у власти и при Александре II, Ф. И. Тютчев сказал однажды, что они напоминают ему «Волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле».

* * *

По поводу политического адреса Московской городской думы (1869) он пишет: «Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла…»

* * *

Во время предсмертной болезни Тютчева император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он не умрет на другой же день после царского посещения.

(«Тютчевиана»)

На окраинах империи

Один из чиновников особых поручений сибирского генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева-Амурского, узнав о злоупотреблениях нерчинского почтмейстера, доложил о том своему начальнику.

– Что же мне делать с ним? – отвечал Муравьев. – Вы знаете, что почтовое ведомство у нас status in statu. Я не имею никакой власти остановить какое-либо зло, делаемое почтовым чиновником в его конторе. Мало того, я сам делаю в Иркутск визиты губернскому почтмейстеру собственно для того, чтобы он моих писем не перечитывал и не задерживал.

(«Исторические рассказы…»)

* * *

Генерал С. М. Духовской, получивший назначение в Туркестан из Приамурья, имел о новом крае самое смутное представление. Ехал он первый раз по всем областям с большой свитой.

Представлялись везде ему почетные старики-аксакалы, называемые так по своим белым бородам; «Ак» – белый, «сакал» – борода; в подстрочном переводе будет – «белобородые». Затем во многих местах на станциях железной дороги видел он сложенные оригинальные по виду серые дрова – саксаул.

Интересуясь всем, спрашивал он: как все называется. И стал твердить, стараясь запомнить: аксакал – белобородый, саксаул – дрова. Потом, вероятно, все это у него в памяти перепуталось; приезжает он в один кишлак, видит – собрались старики; вздумалось ему тогда удивить их знанием туземного слова, подошел он к ним с приветливостью и говорит: «Здравствуйте, саксаулы».

А немного времени спустя, в разговоре с кем-то из свиты, жена его стала просить ей напомнить, как зовутся дрова, и он совершенно серьезно ей заметил: «Как тебе не стыдно забывать слова, которые повторяли десяток раз; ну, разумеется, их зовут – аксакалами…»

(Д. Логофет)

* * *

Комендант Сырдарьинского форта № 1 М. П. Юний известен каждому, кто знаком с геройской обороной Севастополя. Он с горстью подобных ему храбрецов защищался на Малаховом кургане добрых два часа после занятия его французами.

<…> Кроме умения угостить и приютить проезжающего, Михаил Павлович обладает способностью и занять каждого. После обеда была устроена поездка по форту и на р. Сыр-Дарью к слону, назначавшемуся в подарок от бухарского эмира нашему государю…

Слон помещался в сарае, построенном из сырца на самом берегу р. Сыра. Описывать его нечего, это был слон, как слону и следует быть. У него слезились глаза от дурно устроенной печи, что, впрочем, нисколько не влияло на его аппетит и не мешало ему пожирать ежедневно всякой всячины на четыре целковых. Вожак его был для меня гораздо интереснее. Это был лагорец медно-синего цвета, говорил хорошо по-персидски с незнакомым мне акцентом. Он мне рассказал, что лет восемь тому назад слон этот был подарен англичанами кашмирскому магарадже, потом магараджею отправлен в подарок владыке Афганистана Дост-Мухаммед-Хану, а последний препроводил его к соседу своему, бухарскому эмиру. Все эти переселения слон совершил вместе с этим вожаком.

На вопрос мой, чей он подданный, вожак сначала поразил меня своим ответом.

– Я подданный Белого царя, – нисколько не стесняясь, сказал он.

Михаил Павлович удивился не меньше моего, и мы потребовали объяснения, полагая, что он или когда-нибудь попал в неволю, или авантюрист из персидских провинций Закавказья. Оказалось еще того проще.

– Я был английским подданным, меня со слоном подарили магарадже, я стал его подданным. Потом был нукером (рабом) Дост-Мухаммед-Хана и эмира; а халя мен нукери ак-падша гестем, – т. е. «а теперь я слуга Белого царя».

Однако ему не удалось быть слугою Белого царя, потому что, при начале неприязненных действий, слон был не принят и возвращен эмиру, а с ним вместе отправился и всеобщий подданный, его вожак.

(П. Пашино)