Империй. Люструм. Диктатор

— Это что, закон популяров? — спросил, поворачиваясь к нему, Целер, которого привлек стук табличек.

— Именно, — ответил Цицерон, просматривая написанное с невероятной быстротой. — Трудно придумать закон, который разделит страну сильнее, чем этот.

— Тебе придется упомянуть его в твоей речи? — спросил я.

— Конечно. А зачем, как ты думаешь, они показали его именно сейчас?

— Да, время выбрано очень удачно, — сказал авгур. — Новый консул. Первый день в должности. Никакого военного опыта. Ни одного известного семейства, которое поддерживало бы его. Они проверяют тебя на крепость, Цицерон.

С улицы послышались крики. Я перегнулся через парапет. Собирались люди, намеренные проводить Цицерона к месту инаугурации. На другом конце долины в утреннем воздухе явственно проступали очертания храмов Капитолия.

— Что это было, молния? — спросил Целер у ближайшего хранителя священных птиц. — Надеюсь, что так, а то мои яйца уже отваливаются.

— Если ты видел молнию, — ответил хранитель, — значит это действительно была молния.

— Ну хорошо. Молния, да еще и на левой стороне небосклона. Запиши это, сынок. Поздравляю тебя, Цицерон. Это знак благосклонности богов. Можем отправляться.

Однако Цицерон будто не слышал его. Он неподвижно сидел в кресле и неотрывно смотрел вдаль. Проходя мимо, Целер положил руку на его плечо:

— Мой двоюродный брат Квинт Метелл передает тебе привет и робко напоминает, что он все еще за городской стеной и ожидает своего триумфа, который ты обещал ему в обмен на его голоса. Так же как и Лициний Лукулл. Не забывай, что за ними стоят сотни ветеранов, которых легко можно собрать. Если дело дойдет до гражданской войны — а все идет к этому, — именно они смогут войти в город и навести порядок.

— Благодарю тебя, Целер. Ввод солдат в Рим — это, конечно, лучший способ избежать гражданской войны.

Цицерон думал, что отпускает саркастическое замечание, но сарказм отскакивает от Целеров, как детская стрела от металлического панциря. Авгур покинул крышу с неповрежденным чувством собственного достоинства. Я спросил у Цицерона, чем ему помочь.

— Напиши мне новую речь, — мрачно ответил он. — И оставь меня одного.

Я сделал, как он просил, и спустился вниз, стараясь не думать о задаче, которая стояла перед ним: выступить без подготовки перед шестью сотнями сенаторов относительно закона, который он только что увидел, зная наперед: все, что он скажет, вызовет недовольство у той или иной партии в сенате. Одного этого было достаточно, чтобы у меня испортилось пищеварение.

Дом быстро заполнялся не только клиентами Цицерона, но и людьми с улицы, желавшими поздравить его. Цицерон приказал не экономить на инаугурации, а когда Теренция заводила разговор о расходах, он с улыбкой отвечал: «Македония заплатит». Поэтому каждый, кто входил в дом, получал в подарок несколько фиг и горшочек меда. Аттик, предводитель всадников, привел за собой множество представителей своего сословия, поддерживавших Цицерона; всех их, вместе с ближайшими сторонниками Цицерона в сенате, возглавляемыми Квинтом, препроводили в таблинум и предложили горячее вино. Сервия среди них не было. Я сообщил Квинту и Аттику, что закон популяров уже вывешен и все выглядит очень плохо.

Гостеприимством Цицерона также пользовались наемные флейтисты, тимпанщики и кимвальщики, плясуны, представители городских кварталов и триб. Здесь же присутствовали должностные лица, окружавшие консула: писцы, толкователи знамений, переписчики и глашатаи из казначейства и, наконец, двенадцать ликторов, которых сенат предоставил для охраны высшего магистрата. Не хватало только того, кто должен был играть главную роль в этом представлении, и мне все сложнее было объяснять его отсутствие: к этому времени все уже знали о законе и хотели знать, что собирается делать Цицерон. Я отвечал, что хозяин пока беседует с авгуром и скоро спустится. Теренция, закованная в свои новые драгоценности, прошипела мне, что я должен взять дело в свои руки, прежде чем дом окончательно растащат. Я взял на себя смелость послать двух рабов на крышу за курульным креслом, велев им сказать Цицерону, что символ его власти будут нести впереди процессии и поэтому кресло следует принести вниз: объяснение, которое вполне соответствовало действительности.

Это сработало, и вскоре Цицерон спустился — я с облегчением заметил, что он снял свою заячью шапку. Его появление сопровождалось пронзительными криками толпы, где многие были уже навеселе от подогретого вина. Консул передал мне таблички, на которых был записан закон, и шепотом приказал мне захватить их с собой. Затем он уселся в кресло, сделал приветственный жест и попросил всех служителей казначейства поднять руку. Таких набралось около двадцати человек. Невероятно, но в то время это были чуть ли не все люди, которые управляли Римской империей из ее главного города.