Империй. Люструм. Диктатор

— Сервий! — позвал его Аттик, который не переносил подобных сцен. Однако бедняга уже вышел, а когда Аттик решил пойти за ним, Цицерон негромко сказал:

— Оставь его, Аттик. Ему надо говорить со своей женой, а не с нами.

Последовало долгое молчание. Я прислушивался — не донесутся ли из таблинума громкие голоса? — однако за дверью раздавался только шум от мытья посуды.

— Так вот почему Цезарь всегда опережает своих врагов… У него есть лазутчики во всех кроватях, — неожиданно рассмеялся Руф.

— Замолчи, — прервал его Квинт.

— Да будь проклят этот Цезарь! — неожиданно закричал Цицерон. — Нет ничего плохого в честолюбии. Я и сам честолюбив. Но его стремление к власти — это что-то запредельное. Ты смотришь ему в глаза, а кажется, будто глядишь в черную морскую бездну во время шторма. — Он уселся в кресло и начал пальцами выбивать дробь по подлокотнику. — У меня нет выбора. Но если я соглашусь на его условия, то смогу выиграть время. Они ведь работают над своим проклятым законом уже несколько месяцев.

— А что плохого в том, чтобы раздать пустующие земли беднякам? — спросил Руф, который, как и многие молодые люди, испытывал симпатию к популярам. — Ты же ходишь по улицам — люди действительно голодают.

— Согласен, — ответил Цицерон. — Но им нужна еда, а не земля. Чтобы обрабатывать землю, надо иметь знания и трудиться без устали. Хотел бы я увидеть, как те разбойники, которых я видел у дома Цезаря, будут обрабатывать землю с восхода до заката. Если наше пропитание будет зависеть от их труда, через год мы умрем от голода.

— Но Цезарь, по крайней мере, думает о них.

— Думает о них? Цезарь не думает ни о ком, кроме самого себя. Ты действительно веришь, что Красс, самый богатый человек в Риме, беспокоится о бедняках? Они хотят устроить благотворительную раздачу земли — причем им самим это ничего не будет стоить, — чтобы создать себе полчище приверженцев, которые обеспечат им вечную власть. Красс уже давно смотрит в сторону Египта. Одним богам ведомо, что нужно Цезарю, — не удивлюсь, если весь мир. Беспокоятся!.. Воистину, Руф, иногда ты говоришь как молодой дурак. Что ты изучил, приехав в Рим? Только правила азартных игр и местоположение публичных домов?

Вряд ли Цицерон хотел, чтобы его слова прозвучали так грубо, но они подействовали на Руфа как удар кнута. Когда он отвернулся, в его глазах стояли слезы, и не от обиды, а от гнева. Он давно уже перестал быть тем очаровательным подростком, которого Цицерон некогда взял себе в ученики, и превратился в молодого человека со все возраставшим честолюбием, — к сожалению, Цицерон этого не заметил. Руф больше не принимал участия в обсуждении, хотя оно продолжалось еще какое-то время.

— Тирон, — обратился ко мне Аттик. — Ты был в доме Цезаря. Как думаешь, что должен сделать твой хозяин?

Я ждал этого — на таких внутренних советах ко мне всегда обращались напоследок, и я неизменно готовил ответ.

— Думаю, что, согласившись с предложением Цезаря, мы сможем добиться кое-каких изменений в законе. И это можно будет представить патрициям как нашу победу.

— А затем, — задумчиво сказал Цицерон, — если они не согласятся на изменения, это будет только их вина, и я освобожусь от своих обязательств. Что ж, не так плохо.

— Молодец, Тирон! — объявил Квинт. — Как всегда, ты самый умный в этой комнате. — Он нарочито зевнул. — Пойдем, брат. — С этими словами он поднял Цицерона с кресла. — Уже поздно, а тебе завтра выступать. Ты должен выспаться.

Когда мы дошли до прихожей, в доме уже все стихло. Теренция и Туллия ушли спать. Сервий и его жена уехали домой. Помпония, ненавидевшая государственные дела, отказалась ждать супруга и уехала вместе с ними, как сказал нам слуга. На улице ждали двое рабов с носилками Аттика. Снег блестел в лунном свете. Где-то в самом сердце города раздался знакомый крик ночного сторожа, провозгласивший наступление полуночи.

— С Новым годом, — сказал Квинт.

— И с новым консулом, — добавил Аттик. — Молодец, Цицерон. Я горжусь тем, что я твой друг.

Они пожимали ему руку и хлопали по спине, и я заметил, что Руф делает то же самое, однако без особого воодушевления. Теплые поздравления прозвучали в холодном ночном воздухе и смолкли. А Цицерон стоял и махал вслед носилкам, пока те не скрылись за поворотом. Когда он повернулся, чтобы вернуться в дом, то слегка споткнулся и попал ногой в кучу снега, которую нанесло около порога. Вытащив мокрую ногу, он отряхнул ее и негромко выругался. Меня так и подмывало сказать, что это тоже знак, однако я благоразумно промолчал.

III

Не знаю, как церемонии проходят теперь, когда высшие магистраты — это не более чем мальчики на побегушках у божественного Августа, а во времена Цицерона первым, кто приходил к консулу в день его вступления в должность, был член коллегии авгуров.