Империй. Люструм. Диктатор

— Отлично, — произнес Цицерон. — Охрана должна подчиниться тебе как претору, но, если возникнут сложности, я пошлю с тобой своего письмоводителя. — К моему неудовольствию, консул снял свой перстень и вложил его в мою руку. — Скажи начальнику, что Риму угрожают враги и флаг должен быть спущен. Перстень докажет, что ты мой посланец. Как, по-твоему, ты сможешь это сделать?

Я кивнул. А что мне оставалось? Тем временем Целер позвал центуриона, который разбирался с Катилиной, и через несколько минут я уже бежал позади тридцати легионеров во главе с центурионом и Целером, построенных по двое, с обнаженными мечами в руках. Нашей целью было — если называть вещи своими именами — сорвать законное собрание жителей Рима, и я повторял себе: «Да что там Рабирий, вот где настоящая измена».

Мы покинули Марсово поле, рысцой перебрались через Сублицианский мост над темными, вспучившимися водами Тибра, затем пересекли плоскую равнину Ватикана, с палатками и лачугами бездомных. У подножия Яникула росла священная роща Юноны, вороны которой наблюдали за нами с деревьев. При нашем приближении они взлетели с карканьем, — казалось, вверх поднялся весь черный лес. Мы направились по узкой дороге к вершине, и никогда еще подъем на нее не казался мне таким крутым. Даже сейчас, при написании этих строк, я чувствую удары своего сердца и напряжение легких, борющихся за лишний глоток воздуха. В боку кололо так, точно мне воткнули копье между ребер.

На гребне холма, в самой высокой его части, стоял храм, посвященный Янусу. Одна его сторона смотрела в сторону Рима, другая — на чистое поле; над храмом, на высоком флагштоке, развевался громадный красный флаг, хлопавший на порывистом ветру. Около двадцати легионеров собралось вокруг двух больших жаровен, и пока они соображали, что происходит, мы окружили их.

— Кое-кто из вас знает меня! — прокричал Целер. — Я — Квинт Цецилий Метелл Целер, претор, авгур, недавно вернувшийся из войска своего шурина Помпея Великого. А этот человек, — он указал на меня, — прибыл сюда с перстнем консула Цицерона. Консул приказывает спустить флаг. Кто здесь начальник?

— Я, — выступив вперед, ответил центурион, опытный вояка лет сорока. — Мне все равно, чей ты шурин и кто тебя послал, но этот флаг останется на своем месте до тех пор, пока Риму не будут угрожать враги.

— Но враги уже угрожают ему, — ответил Целер. — Посмотри.

Он указал на местность к западу от города, которая раскинулась под нами. Центурион повернул голову. В ту же секунду авгур схватил его за волосы и приставил к его горлу меч.

— Когда я говорю, что враг наступает, — прошипел он, — значит он наступает. Понятно? А ты знаешь, почему я знаю, что враг наступает, хотя ничего не видишь? — Он дернул мужчину за волосы так, что тот застонал. — Да потому, что я авгур, вот почему. А теперь спускай флаг и поднимай тревогу.

После этого с ним никто не спорил. Один из солдат спустил флаг, а другой, взяв трубу, извлек из нее несколько пронзительных звуков. Я посмотрел через реку на Марсово поле и на тысячи людей, находившихся на нем, однако из-за слишком большого расстояния так и не разобрал, что там делается. Позже Цицерон рассказал мне, что случилось, когда раздались звуки трубы и люди поняли, что флаг спущен. Лабиен попытался успокоить толпу и убедить всех в том, что это какая-то хитрость, однако толпа пугается так же легко, как косяк рыбы или стая птиц. Весть о том, что на город движутся враги, распространилась с быстротой молнии. Несмотря на уговоры Лабиена и других трибунов, голосование прекратилось. Многие загоны были смяты мятущимися людьми. Помост, на котором стояли Лукулл и Метелл, опрокинули и разломали. То тут, то там вспыхивали потасовки. Вора-карманника затоптали насмерть. Верховный жрец Метелл Пий перенес удар, и его срочно доставили в город в бессознательном состоянии. По словам Цицерона, только один человек сохранял спокойствие — Гай Рабирий, который среди этого хаоса раскачивался на своей скамейке, стоявшей рядом с опустевшим помостом. Его глаза были закрыты, и он напевал себе под нос какую-то странную, неблагозвучную песню.

В течение нескольких недель после беспорядков на Марсовом поле казалось, что Цицерон победил. Цезарь вел себя тише воды ниже травы и не делал попыток вернуться к делу Рабирия. Более того, старик скрылся у себя в доме, где продолжал жить в своем собственном мире, и его никто не беспокоил; он умер приблизительно через год после описанных событий. То же самое происходило и с законом популяров. После того как Гибрида перешел на сторону Цицерона, появились и другие перебежчики, включая одного трибуна: патриции заплатили им за переход в лагерь аристократов. Закон Рулла, на который потратили столько сил, не прошел в сенате благодаря Цицерону и его сторонникам, а в народном собрании ему грозило вето; о нем больше не вспоминали.

Квинт пребывал в прекрасном расположении духа. Однажды он сказал Цицерону: