Империй. Люструм. Диктатор

— Конечно нет. Это будет просто смешно. Он еще слишком молод. Ему всего тридцать шесть, и он не был даже претором.

— Все правильно, но я бы посоветовал вам как можно быстрее собраться и вернуться к старому порядку.

— Это невозможно.

— Почему?

— Сегодня закон об изменении порядка вынесли на рассмотрение народного собрания.

— Кто?

— Лабиен.

— Ах вот как!

И Цицерон хлопнул себя по лбу.

— Ты напрасно беспокоишься, консул. Я уверен, что Цезарь не решится выдвинуть свою кандидатуру. А если сделает это, с треском проиграет. Народ Рима еще не сошел с ума. Это ведь выборы главы государственной религии. От него требуется полная нравственная безупречность. Ты представляешь себе Цезаря, отвечающего за девственниц-весталок? А ему ведь придется жить с ними в одном доме. Это все равно что пустить козла в огород.

Катул отошел, однако я заметил, что в его глазах появилось сомнение.

Вскоре распространился слух, что Цезарь действительно собирается предложить себя. Рассудительные жители Рима высказывались против, и по городу стали ходить грубые шутки, над которыми все громко смеялись. Однако что-то в нем — в самой его наглости, на мой взгляд, — не могло не вызвать восхищение. «Этот человек — самый потрясающий игрок, которого я встречал», — сказал о нем как-то Цицерон.

— Каждый раз, проигрывая, он просто удваивает ставки и опять мечет кости. Теперь я понимаю, почему он отказался от закона Рулла и оставил в покое Рабирия. Он понял, что верховный понтифик вряд ли выздоровеет, просчитал вероятности и понял, что жречество — гораздо более интересная ставка, чем две предыдущие.

Цицерон с удивлением покачал головой и стал работать над тем, чтобы третья ставка тоже не сработала. И ему удалось бы это, если бы не два обстоятельства. Первое — это поразительное упрямство Катула и Исаврика. Несколько недель Цицерон пытался убедить их, что один из них должен уступить, дабы не раскалывать антицезарианский союз. Но это были гордые и болезненно самолюбивые старики. Они упорствовали, не желая тянуть жребий или отказаться от своих притязаний в пользу кого-нибудь третьего. Так оба и остались кандидатами.

Второе обстоятельство — деньги, которые и сыграли решающую роль. Как говорили в свое время, Цезарь подкупил трибы таким количеством монет, что они перевозились на тачках. Где он взял столько денег? Все показывали на Красса. Но даже для Красса найти двадцать миллионов было непросто. А именно двадцать миллионов сестерциев Цезарь, по слухам, заплатил за свое избрание! Что бы ни говорили, но накануне голосования, которое состоялось в мартовские иды, Цезарь понимал, что поражение будет его концом. Он никогда бы не смог выплатить такую сумму, если бы оступился на пути ввысь. Все, что ему оставалось в этом случае, — унижение, бесчестье, изгнание и, возможно, самоубийство. Именно поэтому я склонен верить известному рассказу: когда Цезарь шел на Марсово поле, он поцеловал мать со словами, что вернется верховным понтификом или не вернется вовсе.

Голосование длилось почти целый день и, по иронии, которой изобилуют государственные дела, итоги пришлось объявлять именно Цицерону. Весеннее солнце скрылось за Яникулом, небо было раскрашено полосами пурпурного, красного и розового цветов — словно кровь сочилась сквозь повязку. Цицерон монотонным голосом зачитал итоги выборов. Из семнадцати проголосовавших триб за Исаврика высказались четыре, за Катула — шесть, а за Цезаря — семь. Последний был на волосок от провала. Когда Цицерон спустился с помоста, было видно, что у консула прихватило живот. Цезарь поднял руки и обратил лицо к небу. Казалось, он ошалел от счастья. Вполне возможно, так оно и было, ведь он знал: что бы ни произошло, он останется верховным понтификом до конца своих дней. Он будет жить в громадном доме на священной дороге, предоставленном государством, и иметь право голоса во всех, даже самых закрытых, советах. На мой взгляд, все, что случилось с Цезарем впоследствии, проистекало из этой невероятной победы. Сумасшедшая ставка в двадцать миллионов стала самой выгодной за всю историю человечества — она принесла игроку целый мир.

V

С этого времени люди стали по-другому относиться к Цезарю. Исаврик принял свое поражение со стоицизмом старого солдата, но Катул — который рассматривал понтификат как вершину своей деятельности — так и не смог полностью оправиться от удара. На следующий день он разоблачил своего противника в сенате.

— Теперь ты от нас не спрячешься, Цезарь! — кричал он с такой злобой, что на губах его выступила пена. — Теперь ты выложил свои карты, и всем ясно, что твоя цель — захват власти.

Цезарь только улыбнулся в ответ. Что касается Цицерона, то он оказался в двусмысленном положении. Хозяин был согласен с Катулом: честолюбие Цезаря, беспощадное и всеобъемлющее, в один прекрасный день могло стать угрозой для республики.