Империй. Люструм. Диктатор

— Для своего триумфального шествия ты приведешь в Рим несколько тысяч ветеранов со всей Италии.

— Естественно.

— И ты будешь всячески развлекать их и даже наградишь в честь своего триумфа.

— Конечно.

— Кого же они послушают, когда придется отдавать свой голос?

— Хочу надеяться, что меня.

— И в этом случае я точно знаю кандидата, за которого они должны проголосовать.

— Уверен, что знаешь. — на лице Лукулла появилась циничная улыбка. — За твоего старинного союзника Сервия.

— Нет-нет. Не за него. У этого бедняги нет никакой надежды на успех. Я думаю о твоем старом легате, бывшем начальнике твоих ветеранов — Луции Мурене.

Я привык к непредсказуемому ходу мыслей Цицерона, но мне никогда не приходило в голову, что он так легко может сдать Сервия. На секунду я не поверил в то, что услышал. Лукулл был удивлен не меньше меня.

— Я думал, что Сервий — один из твоих ближайших друзей.

— Речь о Римской республике, а не о кружке близких друзей. Сердце заставляет меня голосовать за Сервия, но разум говорит, что он не сможет победить Катилину. А Мурена, с твоей поддержкой, может рассчитывать на успех.

— С Муреной есть одна сложность. Его ближайший помощник в Галлии — мой бывший шурин, это чудовище, имя которого мне так неприятно, что я не хочу пачкать рот, произнося его, — скривился Лукулл.

— Ну что же, тогда его произнесу я. Мне тоже не очень нравится Клавдий. Но государственному мужу не всегда удается выбирать даже врагов, не говоря уже о друзьях. Чтобы спасти республику, мне приходится отказаться от старого и надежного товарища. Чтобы спасти республику, ты должен будешь обнять своего злейшего врага. — Он наклонился через стол и тихо добавил: — Таковы государственные дела, император. И если в один прекрасный день у нас не хватит сил, чтобы заниматься ими, нам лучше уйти и заняться разведением рыб.

Мне показалось, что на этот раз он перегнул палку. Лукулл отбросил салфетку и разразился руганью, смыслом которой было то, что он не откажется от своих убеждений, столкнувшись с угрозами. Но Цицерон, как всегда, оказался прав. Он дал Лукуллу высказаться, а когда тот закончил, ничего не ответил — просто сидел, глядя на залив и потягивая вино. Прошло много времени. От луны по водам залива тянулась серебряная дорожка. Наконец, с трудом подавляя гнев, Лукулл сказал, что, по его мнению, Мурена может стать неплохим консулом, если будет прислушиваться к советам старших. Однако Цицерон должен поднять вопрос о триумфе перед сенатом сразу после окончания каникул.

Ни тот ни другой не были расположены продолжать беседу, и мы рано разошлись по комнатам. Не успел я прийти в свою, как раздался стук в дверь. Я открыл ее и увидел Агату. Она вошла, не вымолвив ни слова. Я думал, что девушку послал управляющий Лукулла, и сказал ей, что это совсем не обязательно, но, залезая в мою кровать, Агата уверила меня, что это был ее собственный выбор. Я присоединился к ней. Между ласками мы разговаривали, и она немного поведала о себе. Ее родителей, теперь уже покойных, привели с востока как рабов; она смутно помнила родную деревню в Греции. Сначала Агата работала на кухне, а потом стала прислуживать гостям императора. Когда она состарится, ее опять отправят на кухню, если повезет, а если нет, то в поле, где она рано умрет. Служанка говорила об этом без тени жалости к себе, как будто описывала жизнь собаки или кошки. Я подумал, что Катон лишь называет себя стоиком, а эта девочка действительно была им. Она просто улыбалась своей судьбе, защищенная чувством собственного достоинства. Я сказал ей об этом, и Агата рассмеялась.

— Послушай, Тирон, — сказала она, протягивая ко мне руки, — хватит о грустном. Вот моя философия: наслаждайся недолгими мгновениями счастья, которое посылают тебе боги, ведь только в эти минуты мужчины и женщины не одиноки.

На рассвете, когда я проснулся, девушки уже не было.

Я удивил тебя, мой читатель… Помню, я и сам был удивлен. После стольких лет воздержания я перестал даже думать о таких вещах и оставил их поэтам. «Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость…»[53] Одно дело было знать эти слова, другое — понять их смысл.

Я надеялся, что мы задержимся еще хотя бы на одну ночь, но наутро Цицерон велел отправляться. Тайна была совершенно необходима для наших замыслов, и чем дольше хозяин оставался в Мизене, тем больше боялся, что его узнают. Поэтому после короткого заключительного разговора с Лукуллом мы отправились назад в нашем закрытом возке. Когда мы спускались к прибрежной дороге, я смотрел назад, на дом. Множество рабов трудилось в саду и передвигалось по громадной вилле, готовя ее к очередному восхитительному весеннему дню. Цицерон тоже смотрел назад.

— Они кичатся своим богатством, — пробормотал он, — а потом удивляются, почему их так ненавидят. И если Лукулл, который так и не разбил Митридата, смог получить такие огромные богатства, можешь себе представить, как богат Помпей?