Империй. Люструм. Диктатор

Когда солнце поднялось выше, воздух стал нагреваться, возок постепенно заполнили ароматы мимозы, высушенных трав и нагретых сосен. Время от времени я раздвигал шторки и любовался природой. Я поклялся себе, что, если у меня когда-нибудь появится маленький надел, о котором я мечтаю, он будет на юге. Цицерон ничего не говорил. Он проспал всю дорогу и проснулся только ближе к вечеру, когда мы спускались по узкой дороге к Мизену, где у Лукулла был… хотел написать «дом», но это слово с трудом подходит к дворцу наслаждений, прибрежной вилле «Корнелия», которую он купил и почти полностью перестроил. Здание стояло на мысу, где, по легенде, был похоронен глашатай троянцев. Оттуда открывался самый изысканный вид во всей Италии — остров Прохита, невероятно голубые воды Неаполитанского залива и, наконец, горы Капреи. Мягкий бриз колебал верхушки кипарисов, когда мы вышли из возка. Мы словно прибыли в рай.

Услышав, кто к нему приехал, Лукулл вышел, чтобы лично приветствовать консула. Ему было за пятьдесят, и он выглядел очень томным и неестественным. Было заметно, что он стал набирать вес. Увидев его в шелковых сандалиях и греческой тунике, вы бы никогда не подумали, что перед вами великий военачальник, пожалуй величайший за последние сто лет, — он больше походил на учителя танцев. Но отряд легионеров, охранявший его дом, и ликторы, расположившиеся в тени деревьев, напоминали о том, что непобедимые солдаты Лукулла добыли ему на поле битвы титул императора и что он все еще стоит во главе могучего войска. Патриций настоял на том, чтобы Цицерон отобедал с ним и провел у него в доме ночь, но сначала предложил принять ванну и отдохнуть. Не знаю, что это было — безразличие или изысканные манеры, — но Лукулл даже не полюбопытствовал, в чем причина неожиданного приезда консула.

Цицерона и его телохранителей увели слуги, а я предположил, что меня разместят на половине рабов. Но вышло иначе: как личного письмоводителя консула, меня тоже провели в комнату для гостей, где я обнаружил свежую одежду. А затем произошло самое невероятное событие: даже сейчас оно заставляет меня краснеть, но я, как прилежный летописец, обязан рассказать о нем. В комнате появилась молодая рабыня. Она оказалась гречанкой, и я смог поговорить с ней на ее родном языке. Девушка — в платье с короткими рукавами — была привлекательной: тонкая, с оливковой кожей и копной черных волос, заколотых булавками, но ждущих, когда их распустят. Ей было около двадцати, и звали ее Агата. Хихикая и делая движения руками, она заставила меня раздеться и войти в крохотное квадратное помещение без окон, стены которого покрывали мозаики с морскими животными.

Я стоял в нем, чувствуя себя дураком, когда вдруг потолок исчез, и на меня полилась теплая пресная вода. Это был мой первый опыт пребывания под знаменитым душем Сергия Ораты[52], и я долго наслаждался им, пока не появилась Агата. Она провела меня в следующую комнату, где вымыла и размяла меня, — это было просто великолепно! Зубы ее были как слоновая кость, а между ними высовывался шаловливый розовый язычок. Когда я через час вновь встретился с Цицероном на террасе, то спросил его, воспользовался ли он этим удивительным душем.

— Конечно нет. В моем находилась молодая шлюха. Я никогда не слышал о подобном падении нравов. — Затем он недоверчиво посмотрел на меня. — Неужели ты решил им воспользоваться?

Я побагровел, а хозяин громко рассмеялся. Еще долго после этого, желая подразнить меня, он вспоминал душ у Лукулла.

Прежде чем сесть за стол, Лукулл показал нам свой дом. Главную часть возвела сто лет назад Корнелия, мать братьев Гракхов, но Лукулл в три раза увеличил площадь здания, добавив два крыла, террасы и бассейн, — все было вырезано в цельной скале. Виды были потрясающими, а комнаты — просто великолепными. Нас провели в подземный ход, освещенный фонарями и украшенный мозаикой, с изображениями Тесея в лабиринте. По ступенькам мы спустились к морю и вышли к помосту, который едва возвышался над водой. Здесь находился предмет особой гордости Лукулла — цепь искусственных бассейнов, заполненных рыбами самых разных видов, включая украшенных драгоценностями гигантских угрей, которые приплывали на звук его голоса. Он встал на колени, и раб подал ему серебряное ведерко, полное рыбьего корма, который Лукулл осторожно опустил в воду. Поверхность мгновенно вскипела от десятков мускулистых тел.

— У всех есть имена, — объяснил Лукулл и указал на особенно жирное создание, чьи плавники были украшены кольцами. — Этого я зову Помпеем.

Цицерон вежливо рассмеялся.

— А кто живет там? — спросил он, показав на виллу на противоположном берегу, около которой тоже были рыбные садки.

— Там живет Гортензий. Он думает, что может вырастить рыбу лучше, чем у меня. Но он сильно ошибается. Спокойной ночи, Помпей, — сказал он угрю нежным голосом. — Спи спокойно.