Империй. Люструм. Диктатор

— Двенадцать сенаторов? — Я редко видел Цицерона таким потрясенным. Он надул щеки и опустился в кресло, будто его ударили по голове, потом шумно выдохнул. — Но ведь Сура и братья Сулла не могут оправдываться тем, что разорены. Это измена отечеству, видная невооруженным глазом. — Внезапно он вскочил, не в силах сидеть на месте. — О боги! Да что же происходит?!

— Ты должен задержать их, — потребовала Теренция.

— Конечно. Но если я вступлю на этот путь — пока я этого сделать не могу, но допустим, что могу, — куда он меня приведет? Мы знаем о двенадцати, а сколько их всего? Начнем с Цезаря: что он тут делает? В прошлом году он поддерживал Катилину на выборах, и мы знаем, что он близок с Сурой, — не надо забывать, что Сура дал приговорить Рабирия. А Красс? С ним что? Он наверняка замешан. А Лабиен — трибун Помпея, выходит, и Помпей участвует в этом?

Он ходил по комнате взад-вперед.

— Они не могут быть твоими врагами все до одного. Тогда бы ты давно умер, — сказала Теренция.

— Может, ты и права, но все они видят, какие возможности даст им хаос… Одни хотят убивать, чтобы он начался, другие хотят подождать, пока хаос не наберет силу. Точно дети, играющие с огнем, и Цезарь — самый опасный среди них. Это похоже на сумасшествие, государство сошло с ума. — Цицерон все ходил, пророчески представляя себе Рим в руинах, красный от крови Тибр, покрытый отрубленными головами форум. Все это он описал нам в подробностях. — Я обязан этому помешать. Должен быть какой-то способ…

Все это время женщина, принесшая известие, с удивлением следила за ним. Наконец Цицерон остановился перед ней, наклонился и сжал ее руки:

— Гражданка, тебе было непросто прийти к моей жене и все ей рассказать. Хвала Провидению, ты это сделала! Не только я, но и Рим навечно в долгу перед тобой.

— Но что мне делать теперь? — всхлипнула она. Теренция протянула платок, и женщина вытерла глаза. — После этого я не могу вернуться к Курию.

— Ты должна, — ответил Цицерон. — Ты — мой единственный источник сведений.

— Если Катилина узнает, что я выдала его замыслы, он меня убьет.

— Он никогда не узнает.

— А мой муж? Мои дети? Что я им скажу? Измена — это очень плохо само по себе. Но измена с предателем?..

— Если они будут знать, что двигало тобой, то поймут тебя. Пусть это станет твоим искуплением. Очень важно, чтобы никто ничего не заметил. Выясни все, что сможешь, у Курия. Заставь его раскрыться. Вознагради по-своему, если необходимо. Сюда тебе больше приходить нельзя — слишком опасно. Все, что узнаешь, рассказывай Теренции. Вы можете спокойно встречаться в стенах вашего храма, где вас никто не увидит.

Естественно, она не хотела запутаться в этой паутине предательств. Но если Цицерону было надо, он мог уговорить кого угодно на что угодно. И когда он, не обещая напрямую неприкосновенности ее любовнику, пообещал сделать для него все, что может, женщина сдалась. Так она стала лазутчицей Цицерона, который принялся вынашивать собственный замысел.

VI

В начале апреля были объявлены сенатские каникулы. Ликторы опять охраняли Гибриду, и Цицерон решил, что будет безопаснее, если семья отправится к морю. Мы выехали с первыми лучами солнца, тогда как многие чиновники задержались, чтобы посмотреть театральное представление в Риме, и устремились на юг по Аппиевой дороге, сопровождаемые телохранителями из всадников. Всего нас было человек тридцать. Цицерон развалился на подушках в своем открытом возке, то слушая, что читал Сосифей, то диктуя мне письма. Маленький Марк ехал на муле, рядом с ним шел раб. Теренция и Туллия путешествовали в носилках, которые несли рабы, вооруженные скрытыми ножами. Каждый раз, когда навстречу нам двигалось несколько мужчин, я боялся, что это наемные убийцы; и когда после целого дня пути мы достигли Понтинских болот, я весь испереживался. На ночь мы остановились в местечке «Три гостиницы», но из-за кваканья лягушек, запаха гниющей воды и писка комаров я так и не смог заснуть.

На следующее утро мы продолжили путешествие на барже. Цицерон сидел в кресле на носу, закрыв глаза и подставив лицо теплому весеннему солнцу. Тишина, стоявшая на канале, давила на уши после шума заполненной путниками дороги. Цицерон не работал, что было совсем на него не похоже. На ближайшей остановке нас ждала сумка с официальными свитками, но, когда я захотел передать их ему, он отмахнулся. То же самое происходило и на его вилле в Формиях. Цицерон купил ее несколько лет назад — приятный дом на берегу Средиземного моря, с широкой террасой, где он обычно писал или репетировал свои речи. Но всю первую неделю хозяин только играл с детьми, ходил с ними на рыбалку и прыгал в невысоких волнах прибоя, который начинался прямо за низкой стеной виллы. Зная, с какими громадными трудностями он столкнулся, я удивлялся его беспечности. Теперь я, конечно, понимаю, что консул продолжал работать, но так, как работает поэт, — очищал голову от шелухи пустых мыслей и ждал вдохновения.