Империй. Люструм. Диктатор

Я думал, что мы уже все посмотрели, но самое интересное Лукулл оставил напоследок. Мы направились по другому подземному ходу, с широкими ступенями, и спустились к основанию скалы, на которой стоял дом. Пройдя через несколько металлических ворот, охраняемых легионерами, мы подошли к ряду камер. Каждая была набита добычей, которую Лукулл захватил во время войны с Митридатом. Слуги освещали факелами горы доспехов с самоцветными камнями, щиты, блюда, кубки, черпаки, чаши, золотые стулья и ложа. Там же находились тяжелые серебряные изваяния, сундуки, доверху наполненные серебряной монетой, и золотая статуя Митридата высотой больше шести футов. Через некоторое время наши возгласы восторга стихли. Богатство было ошеломляющим.

Когда мы возвращались, в коридоре послышалось шуршание, как будто под ним бегали стаи крыс. Оказалось, что шум издавали более шестидесяти пленников — сподвижники Митридата и его военачальники. Лукулл объяснил, что намеренно сохраняет им жизнь вот уже пять лет, собираясь задействовать их в своем триумфальном шествии, а потом публично удавить.

— Вообще-то, император, я хотел поговорить с тобой именно о твоем триумфе.

Цицерон приложил руку ко рту и прочистил горло.

— Я так и подумал, — ответил Лукулл, и я увидел в свете факелов, как на его губах появилась улыбка. — Ну так что? Пройдем к столу?

Естественно, наш обед состоял из рыбных блюд — устрицы и морской окунь, крабы и угри, серая и красная кефаль. На мой вкус, еды было слишком много — я привык к более простым кушаньям и ел мало. За время обеда я не произнес ни слова, стараясь держаться на расстоянии от других гостей и подчеркивая тем самым, что мое присутствие здесь — знак особого расположения хозяина к консулу. Братья Сексты ели много и жадно, и время от времени кто-то из них выходил на улицу, в сад, чтобы громко опорожнить желудок и освободить место для следующего блюда. Цицерон, как всегда, ел очень мало, а Лукулл беспрерывно жевал и глотал — без видимого удовольствия.

Я тайно наблюдал за ним, ибо он поражал меня, как поражает до сих пор. Главным несчастьем всей его жизни был Помпей, который стал вместо него главноначальствующим на Востоке, а потом через своих сторонников в сенате отказал Лукуллу в триумфе. Многие смирились бы с этим, но только не Лукулл. У него было все, кроме одной вещи, которую он жаждал больше всего на свете. Поэтому полководец просто отказался как входить в Рим, так и складывать с себя начальствование над войсками. Вместо этого Лукулл занялся сооружением все более и более изысканных рыбных прудов. Он потерял интерес к жизни и стал равнодушен ко всему. Его семейные дела тоже шли не лучшим образом. Патриций был женат дважды. В первый раз — на сестре Клавдия, с которой он расстался из-за доноса, гласившего, что она спит со своим братом. Этот самый брат в отместку поднял против него мятеж на Востоке. Вторая жена была сестрой Катона, но ходили слухи, что она тоже ему неверна. Я никогда с ней не встречался, поэтому не мне об этом судить. Однако я видел ее ребенка, младшего сына Лукулла. Двухлетнего малыша принесла няня, чтобы он поцеловал отца на ночь. По тому, как Лукулл с ним обращался, было видно, что он очень любит мальчика. Но как только младенца унесли, глаза Лукулла вновь потускнели, и он возобновил свое безрадостное жевание.

— Итак, — сказал он между двумя глотками, — мой триумф.

К его щеке прилип кусочек рыбы, но он этого не замечал. Зрелище было не из приятных.

— Да, — повторил Цицерон, — твой триумф. Я хотел предложить голосование сразу после сенатских каникул.

— И оно будет в мою пользу?

— Я не выношу вопросов на голосование, когда не могу его выиграть.

Звуки пережевывания пищи раздались вновь.

— Помпею это не понравится.

— Помпею придется смириться с тем, что он не единственный триумфатор в этой стране.

— А тебе это зачем?

— Для меня честь — увековечить твою славу.

— Чушь. — Лукулл наконец вытер лицо салфеткой, и кусочек рыбы исчез. — Ты хочешь сказать, что проехал пятьдесят миль за день, чтобы мне это сказать? И я должен поверить?

— Боже, император, ты слишком проницателен для меня… Ну хорошо, сознаюсь, что хотел поговорить с тобой о государственных делах.

— Продолжай.

— Я убежден, что страна движется к страшным бедствиям…

Цицерон оттолкнул свое блюдо и, призвав на помощь все свое искусство, продолжил описывать положение самыми черными красками, особо остановившись на поддержке Цезарем Катилины и неслыханных предложениях последнего: отменить все долговые обязательства и захватить собственность богачей. Он не стал упоминать о том, чем эти изменения грозили Лукуллу, нежившемуся в своем дворце среди шелков и золота, — это было очевидно. Лицо нашего хозяина все больше и больше мрачнело, и, когда Цицерон закончил, он заговорил не сразу.

— И ты уверен, что Катилина получит консульство?

— Конечно. Силан станет первым консулом, а он — вторым.

— Ну, тогда нам надо его остановить.

— Согласен.

— И что ты предлагаешь?

— Именно поэтому я и приехал. Я хочу, чтобы твой триумф состоялся прямо перед выборами.

— Зачем?