Империй. Люструм. Диктатор

Это мои главные воспоминания, касающиеся того триумфа. Могу добавить только, что, когда Лукулл в своей колеснице ехал по форуму, его сопровождал верхом на коне Мурена, прибывший наконец в Рим, — провинцию он оставил на своего брата. Толпа встретила его рукоплесканиями. Кандидат в консулы выглядел как истинный герой войны, в блестящем панцире, с развевающимися пурпурными перьями на шлеме. Он все еще производил сильное впечатление, хотя уже давно не участвовал в сражениях и слегка отяжелел в своей Галлии. Оба мужчины спешились и стали взбираться по ступеням к Капитолию, где их уже ждал Цезарь с остальными жрецами. Впереди шел, конечно, Лукулл, но его легат отставал всего на пару шагов, и я восхитился гением Цицерона, который собрал для Мурены столько избирателей. Каждый ветеран получил по девятьсот пятьдесят драхм (что равнялось их четырехлетнему заработку), а затем жителям города и пригородов был предложен роскошный банкет.

— Если Мурена после этого не победит, — сказал Цицерон, — ему останется только убить себя.

На следующий день народное собрание одобрило закон Сервия и Катона. Когда Цицерон вернулся домой, его встретила Теренция. Ее белое как мел лицо тряслось, но голос был спокойным. Она только что вернулась из храма Благой Богини со страшными новостями. Цицерон должен мужаться. Ее подруга, благородная женщина, которая пришла, чтобы предупредить его о надвигающейся опасности, сегодня утром была найдена мертвой в проулке позади своего дома. Голова была размозжена молотком, горло разрезано, а внутренности удалены.

Придя в себя от шока, Цицерон немедленно призвал Квинта и Аттика. Они явились и с ужасом выслушали его рассказ. Их первой заботой была безопасность консула. Решили, что ночью двое мужчин станут следить за нижними покоями. Днем его будут сопровождать телохранители. В сенат надо ходить каждый раз другой дорогой. Для охраны входной двери купят свирепую собаку.

— И долго я буду жить как узник? До своей смерти?

— Нет, — ответила Теренция, еще раз обнаруживая свой редкий дар смотреть прямо в корень. — До смерти Катилины. Пока он в Риме, покоя тебе не будет.

Хозяин понял, что она права, и неохотно дал согласие. Аттик послал гонца к всадникам.

— Но почему он убил ее? — громко спрашивал Цицерон. — Если он подозревал, что она мой соглядатай, то почему просто не предупредил Курия, что при ней надо держать язык за зубами?

— Потому, — ответил Квинт, — что ему нравится убивать.

Цицерон ненадолго задумался, а потом обратился ко мне:

— Пошли ликтора за Курием. Надо сказать ему, что я хочу немедленно видеть его.

— Хочешь пригласить в дом члена заговора против самого себя? — воскликнул Квинт. — Ты сошел с ума!

— Я буду не один. Вы останетесь рядом. Возможно, он не придет. Но если придет, мы сможем хоть что-то узнать. — Он посмотрел на наши встревоженные лица. — У кого-нибудь есть лучшее предложение?

Такового не было, и я отправился к ликторам, которые играли в кости в углу атриума. Я велел самому молодому из них привести Курия.

Это был один из тех бесконечных жарких летних дней, когда кажется, что солнце вообще никогда не зайдет, и я помню, как было тихо — пылинки неподвижно висели в солнечных лучах. В такие вечера, когда слышны только чириканье птиц и писк насекомых, Рим кажется самым древним местом на земле: таким же древним, как сама Земля, и совершенно неподвластным времени. Невозможно было поверить, что в это самое время в сенате — сердце Рима — действовали силы, способные уничтожить его. Мы молча сидели вокруг стола, слишком напряженные, чтобы есть поданные нам кушанья. Появились дополнительные телохранители, вызванные Аттиком, и расположились в прихожей. Через пару часов, когда на город спустились сумерки, а рабы стали зажигать свечи, я решил, что Курия не нашли или он отказался прийти. Но вот входная дверь открылась и захлопнулась, в комнате появился ликтор в сопровождении сенатора, который подозрительно обвел взглядом присутствовавших — сначала Цицерона, потом Аттика, Квинта, Теренцию и меня. Затем он опять посмотрел на Цицерона. Курий, надо признать, хорошо выглядел. Его грехом были азартные игры, а не пьянство: мне кажется, что метание костей не оставляет таких следов на лице человека, как выпивка.

— Ну что же, Курий, — тихо сказал Цицерон. — То, что произошло, ужасно.

— Я буду говорить только с тобой. Один на один.

— Один на один? Боги свидетели, что ты будешь говорить перед всеми жителями Рима, если я тебе прикажу! Это ты убил ее?

— Будь ты проклят, Цицерон! — выругался Курий и бросился на консула, однако Квинт мгновенно обездвижил его.

— Спокойнее, сенатор, — предупредил он.

— Это ты убил ее? — повторил свой вопрос Цицерон.

— Нет!

— Но ты знаешь, кто это сделал?

— Знаю! Ты это сделал! — Курий попытался отбросить Квинта, но брат Цицерона, старый солдат, легко остановил его. — Это ты, ублюдок, убил ее! — закричал он опять, пытаясь вырваться из рук Квинта. — Убил ее, сделав своим соглядатаем!