Империй. Люструм. Диктатор

— За это я готов ответить, — проговорил Цицерон, холодно глядя на мужчину. — А ты готов? — (Курий пробормотал что-то неразборчивое, вырвался из рук Квинта и отвернулся.) — Катилина знает, что ты здесь? — (Курий покачал головой.) — Уже хорошо. А теперь послушай меня. Я даю тебе возможность, если у тебя хватит мозгов ею воспользоваться. Ты вверил свою судьбу сумасшедшему. Если раньше ты этого не знал, пора понять сейчас. Как Катилина узнал, что она была у меня?

Опять Курий пробормотал что-то непонятное. Цицерон приложил ладонь к уху.

— Что, что ты говоришь? — спросил он.

— Это я ему сказал. — Курий смотрел на Цицерона глазами, полными слез. Он ударил себя в грудь. — Она сказала мне, а я — ему!

Он продолжал сильно ударять себя в грудь — так некоторые восточные жрецы оказывают уважение умершим.

— Я должен знать все. Ты меня понимаешь? Мне нужны имена, адреса, замыслы, назначенные дни. Я должен знать, кто и где нанесет мне удар. Если ты не скажешь, то совершишь государственную измену.

— И совершу предательство, если скажу.

— Предательство зла есть благодеяние. — Цицерон поднялся на ноги, положил руки на плечи Курия и сурово посмотрел ему в лицо. — Когда твоя женщина пришла ко мне, она беспокоилась и о моей, и о твоей безопасности. И заставила меня поклясться жизнью моих детей, что я обеспечу тебе неприкосновенность, если заговор будет раскрыт. Подумай о ней, Курий. Представь, как она лежит там — красивая, смелая и мертвая. Будь достоин ее любви и памяти, действуй так, как хотела она.

Курий рыдал. Я тоже еле сдерживал слезы, рисуя себе эту печальную картину: вместе с обещанием неприкосновенности эта картина сделала свое дело. Когда Курий пришел в себя, он дал слово Цицерону известить его, как только станет что-нибудь известно о замыслах Катилины. Итак, мы по-прежнему могли рассчитывать на поток сведений из вражеского стана, хоть он и был скудным.

Ждать пришлось недолго.

Следующий день был последним перед выборами, и Цицерону предстояло председательствовать в сенате. Однако из-за угрозы нападения ему пришлось добираться до сената кружным путем — вокруг Эсквилинского холма и вниз, по Священной дороге. Времени на это ушло в два раза больше обычного, и мы появились в сенате лишь к полудню. Курульное кресло Цицерона поставили около входной двери, и он сидел в тени, окруженный ликторами, читая письма и ожидая авгуров. Несколько сенаторов спросили его, знает ли он, что́ Катилина сказал утром. По всей видимости, тот выступил перед своими сторонниками у себя дома, будучи очень возбужденным. Цицерон ответил отрицательно и послал меня выяснить, в чем дело. Я прошел по сенакулуму и обратился к нескольким сенаторам, с которыми у меня сложились дружеские отношения. Зал гудел от слухов. Одни говорили, что Катилина призвал к убийству богатейших жителей Рима, другие — что он призвал к восстанию. Я записал несколько предположений и уже собирался вернуться к Цицерону, когда Курий протиснулся мимо меня и незаметно сунул мне в руку записку. Он был болезненно бледным от ужаса.

— Передай это консулу, — прошептал он мне и, прежде чем я смог ответить, исчез.

Я оглянулся. Более ста сенаторов разговаривали, разбившись на небольшие кучки. Насколько я мог судить, никто не видел нас вместе.

Я поспешно вернулся к Цицерону и, нагнувшись к его уху, передал записку, сказав, что это от Курия. Он развернул ее, прочитал — и его лицо напряглось. В записке было сказано, что его собираются убить завтра, во время голосования. Именно в эту минуту появились авгуры и провозгласили, что предзнаменования благоприятны.

— Вы уверены? — спросил Цицерон мрачным тоном.

Они торжественно подтвердили свое предсказание.

Я видел, что хозяин просчитывает свой следующий ход. Наконец он встал, знаком велел ликторам забрать кресло и прошел вслед за ними в зал заседаний с его прохладой. Сенаторы направились туда же.

— Мы знаем, что именно Катилина сказал этим утром?

— В точности — нет.

Пока мы шли по проходу, хозяин тихо сказал мне:

— Боюсь, что такая опасность существует. Если подумать, они точно знают, где я окажусь завтра, — на Марсовом поле, чтобы наблюдать за голосованием. И меня будут окружать тысячи людей. Десять — двадцать вооруженных преступников спокойно смогут прорваться сквозь толпу и убить меня.

Мы подошли к помосту. Консул поднялся на него, поискал глазами людей в белых тогах и спросил меня:

— Квинт здесь?

— Нет, он вербует сторонников.

Действительно, многие сенаторы отсутствовали. Все кандидаты в консулы и большинство кандидатов в трибуны и преторы, включая Квинта и Цезаря, решили посвятить день встречам с избирателями, а не государственным делам. Только Катон был на своем месте, изучая казначейские счета. Цицерон состроил гримасу и смял записку Курия в руке. Так он стоял несколько минут, пока не понял, что сенаторы внимательно наблюдают за ним.