Империй. Люструм. Диктатор

— Граждане, — объявил он. — Мне только что доложили об обширном и разветвленном заговоре против республики, одна из целей которого — убийство первого консула. — (Послышались вздохи.) — Чтобы проверить и обсудить это, я предлагаю отложить начало завтрашнего голосования до того времени, когда мы сможем правильно оценить опасность. Есть возражения?

В последовавшем за этим возбужденном шепоте невозможно было ничего разобрать.

— В таком случае заседание объявляется закрытым до рассвета завтрашнего дня.

С этими словами Цицерон спустился в зал, сопровождаемый ликторами.

В Риме наступило замешательство. Цицерон направился прямо домой и занялся выяснением того, что конкретно сказал Катилина, — рассылал писцов и посыльных к тем, кто мог что-нибудь сообщить. Мне было велено привести Курия из его дома на Авентинском холме. Сначала его слуга отказался впустить меня — сенатор никого не принимает, объяснил он, — но я велел сообщить, что прибыл от Цицерона, и меня впустили. Курий находился в полном расстройстве, снедаемый страхом перед Катилиной и одновременно — боязнью быть обвиненным в убийстве консула. Сенатор наотрез отказался пойти со мной и встретиться с Цицероном — это было слишком опасно. Я с большим трудом уговорил Курия рассказать об утренней встрече в доме Катилины.

Он рассказал, что там собрались все сторонники Катилины: одиннадцать сенаторов, включая его самого, полдюжины всадников, из которых он назвал Нобилиора, Статилия, Капита и Корнелия, а также бывший центурион Манлий и десятки мятежников из Рима и со всей Италии. Сцена была весьма драматичной. В комнатах ничего не было — Катилина разорился, и дом заложили. В нем оставался только серебряный орел, бывший личным штандартом консула Мария, когда тот выступил против патрициев. Катилина, по словам Курия, сказал следующее (я записывал под его диктовку):

— С того времени, как кучка могущественных людей целиком захватила власть в государстве, цари и тетрархи — их постоянные данники, народы и племена платят им подати, мы, все остальные, деятельные, честные, знатные и незнатные, были чернью, лишенной влияния, лишенной авторитета, зависевшей от тех, кому мы, будь государство сильным, внушали бы страх. Поэтому всякое влияние, могущество, магистратуры, богатства находятся у них в руках там, где они хотят; нам оставили они неудачи на выборах, судебные преследования, приговоры, нищету. Доколе же будете вы терпеть это, о храбрейшие мужи? Не лучше ли мужественно умереть, чем позорно лишиться жалкой и бесчестной жизни, когда ты был посмешищем для высокомерия других? Но поистине богов и людей привожу в свидетели! — победа в наших руках. Сильна наша молодость, дух могуч. Напротив, у них с годами и вследствие их богатства все силы ослабели. Надо только начать, остальное придет само собой. И право, кто, обладая духом мужа, может стерпеть, чтобы у тех людей были в избытке богатства, дабы они проматывали их, строя дома на море и сравнивая с землей горы, а у нас не было средств даже на необходимое; чтобы они соединяли по два дома и больше, а у нас нигде не было семейного очага? Покупая картины, статуи, чеканную утварь, разрушая новые здания, возводя другие — словом, всеми способами тратя и на ветер бросая деньги, они, однако, при всех своих прихотях, промотать богатства свои не могут. А вот у нас в доме нужда, вне стен его — долги, скверное настоящее, гораздо худшее будущее. Словом, что нам остается, кроме жалкой жизни? Так пробудитесь! Вот она, вот она, столь вожделенная свобода! Кроме того, перед вами богатства, почет, слава. Фортуна назначила все это в награду победителям. Положение, время, судебные преследования, нищета, великолепная военная добыча красноречивее, чем мои слова, побуждают вас действовать. Располагайте мною либо как военачальником, либо как простым солдатом; я буду с вами и духом, и телом. Именно так надеюсь я поступать, сделавшись консулом, если только меня не обманывает предчувствие и вы предпочитаете быть рабами, а не повелевать[55].

Так или почти так звучала речь Катилины. Произнеся ее, бунтовщик удалился во внутренние покои, чтобы переговорить со своими ближайшими сторонниками, включая Курия. Здесь, за плотно закрытой дверью, Катилина напомнил им о клятве на крови и заявил, что настал час нападения. Было предложено убить Цицерона на следующий день, на Марсовом поле, во время голосования. Курий утверждал, что присутствовал только при начале встречи, а потом выскользнул из комнаты, чтобы предупредить Цицерона. Он отказался дать письменные показания под присягой. Предатель настаивал на том, что не выступит в качестве свидетеля. Его имя не должно упоминаться ни под каким видом.

— Ты должен сказать консулу, что, если он вызовет меня, я буду все отрицать.

Когда я вернулся к дому Цицерона, входная дверь была заперта на засов, впускали только тех, кого знали в лицо и кому доверяли. Квинт и Аттик уже были в комнате для занятий, когда я вошел туда. Я передал то, что сказал Курий, и показал запись речи Катилины.