Империй. Люструм. Диктатор

— Ты не одобряешь? — обратился ко мне Цицерон, после того как Санга ушел.

— Я не имею права голоса, Цицерон.

— Но я же вижу, что ты не одобряешь! Это видно по твоему лицу. Ты считаешь, что расставлять ловушки — это бесчестно. А хочешь, я тебе скажу, что действительно бесчестно, Тирон? Бесчестно продолжать жить в городе, который ты мечтаешь уничтожить! Если у Суры нет намерений совершить измену, он быстро отошьет этих галлов. Но если он согласится рассмотреть их предложение, то окажется у меня в руках. Тогда я лично выведу его к городским воротам и отвешу ему изрядный пинок. А потом Целер и его войско покончат со всеми ними. И никто никогда не скажет, что это бесчестно.

Он говорил с такой страстью, что почти убедил меня.

X

Суд над новоизбранным консулом Лицинием Муреной, обвиненным в подкупе избирателей, начался пятнадцатого ноября. На него отвели две недели. Сервий и Катон выступали от имени обвинения; Гортензий, Цицерон и Красс — от имени защиты. Это было значительное событие, проходившее на форуме, одних присяжных насчитывалось около девяти сотен. Сенаторы, всадники и уважаемые горожане были представлены в одинаковой мере: воздействовать на столь многочисленное собрание присяжных было почти невозможно, но одновременно никто не мог сказать, как эти люди проголосуют. Обвинители постарались на славу. У Сервия было множество свидетельств того, как Мурена покупал голоса, и он доложил о них сухим законническим языком, а потом долго распространялся о предательстве Цицероном их дружбы, потому что консул поддержал обвиняемого. Катон придерживался линии стоиков и говорил о нынешних гнилых временах, когда публичные должности можно купить за пиры и игры.

— Разве ты, — громыхал он, обращаясь к Мурене, — не хотел получить верховную власть и высшее влияние, стать, по сути, правительством страны, потворствуя самым низким инстинктам людей, пудря им мозги и одаривая их бесконечными развлечениями? Ты хотел стать сводником при шайке испорченных молодых людей или вести Рим к мировому господству?

Мурене все это не нравилось, и его постоянно успокаивал молодой Клавдий, который руководил его подготовкой к выборам. Каждый день он садился рядом с новоизбранным консулом и развлекал его своими остроумными замечаниями. Что же касалось защитников, вряд ли Мурена смог бы найти кого-нибудь лучше. Гортензий, не забывший своего позора во время разбирательства по поводу Рабирия, жаждал доказать, что он еще способен убедить суд в чем-нибудь. От Красса, надо признать, толку было немного, но одно его присутствие на суде придавало защите дополнительную мощь. Цицерона держали в запасе до последнего дня, когда он должен был сделать заключение для присяжных.

Во время слушаний хозяин сидел на рострах, читал или писал, и только изредка поднимал голову и смотрел на выступающих, притворяясь пораженным или восхищенным тем, что слышал. Я располагался сразу за ним, подавая консулу нужные записи и выслушивая его распоряжения. Почти все, что делал Цицерон на этих заседаниях, не имело отношения к самому суду, ведь он, вынужденный каждый день присутствовать там, теперь один отвечал за весь Рим и с головой ушел в управление государством. Со всей Италии поступали известия о волнениях: из каблука и подошвы, колена и бедра. Целер задерживал бунтовщиков в Пицене. Ходили даже слухи, что Катилина готов сделать отчаянный шаг и начать вербовать рабов в обмен на их освобождение; если бы это произошло, пожар бунтов вспыхнул бы по всей стране. Надо было срочно набирать новых солдат, и Цицерон убедил Гибриду стать во главе еще одного войска. Он сделал это, с одной стороны, чтобы показать единство консулов, а с другой — чтобы убрать Гибриду подальше от города, так как все еще не был до конца уверен в верности сотоварища, если бы Сура и его приспешники затеяли беспорядки в городе. Я счел сумасшествием отдать в руки человеку, которому не доверяешь, целое войско, но Цицерон отнюдь не был сумасшедшим. Помощником Гибриды он назначил сенатора с тридцатилетним военным опытом — Петрея — и вручил ему запечатанный конверт с указаниями, который надо было вскрыть только тогда, когда войско соберется вступить в открытый бой с противником.

С приходом зимы республика оказалась на грани краха. Во время народного собрания Метелл Непот яростно набросился на Цицерона, нелестно отозвавшись о его консульстве и обвинив его во всех смертных грехах и преступлениях — диктаторстве, слабости, трусости, опрометчивости и соглашательстве.

— Доколе? — вопрошал он. — Доколе граждане Рима будут лишены услуг, которые может оказать им только один человек на свете — Гней Помпей, справедливо называемый Великим?

Сам Цицерон на собрании не был, но получил подробный отчет о нем.