Империй. Люструм. Диктатор

Как раз перед окончанием суда над Муреной — думаю, это было первого декабря — Цицерона посетил Санга. Глаза сенатора радостно блестели: он только что получил важные новости. Галлы сделали то, о чем их просили, и установили связь с Умбреном, вольноотпущенником Суры, на форуме. Беседа прошла в дружелюбном, непринужденном духе. Галлы жаловались на свое положение, проклинали сенат и объявили, что согласны со словами Катилины: лучше умереть, чем жить в таком рабском состоянии. Насторожив уши, Умбрен предложил продолжить разговор в более уединенном месте и отвел их в дом Децима Брута, который располагался неподалеку. Сам Брут — аристократ, который был консулом более четырнадцати лет назад, — не имел к заговору никакого отношения, а вот его жена, умная и хитрая женщина, одна из многочисленных любовниц Катилины, сама отдала себя в распоряжение заговорщиков. Умбрен ушел, чтобы пригласить одного из главарей заговора, и вернулся со всадником Капитоном, который заставил галлов поклясться, что они будут держать все в тайне, и сообщил им, что мятеж может начаться со дня на день. Как только Катилина с войсками подойдет к Риму, новоизбранный трибун Бестия созовет народное собрание и потребует задержать Цицерона. Это и будет сигналом для всеобщего восстания. Капитон и еще один всадник, Стацилий, во главе многочисленных поджигателей устроят пожары в двенадцати местах по всему городу. Среди нарастающего переполоха молодой сенатор Цетег возглавит добровольцев, которым поручат убить Цицерона; остальные займутся другими жертвами заговорщиков; многие молодые люди готовы собственноручно убить своих отцов; здание сената будет захвачено.

— И что ответили галлы? — спросил Цицерон.

— Как им было велено, они попросили список заговорщиков, — ответил Санга, — чтобы оценить надежду на успех. — Он достал восковую дощечку, на которой мелким почерком были написаны имена. — Сура, Лонгин, Бестий, Сулла, — начал читать он.

— Эти имена нам давно известны, — заметил Цицерон, но Санга поднял палец:

— Цезарь, Гибрида, Красс, Непот.

— Ну, это, конечно, выдумка. — Цицерон взял дощечку из рук Санги и пробежал список глазами. — Они просто хотят выглядеть сильнее, чем есть на самом деле.

— Ничего об этом не знаю. Могу только сказать, что этот список передал галлам Капитон.

— Консул, верховный понтифик, трибун и самый богатый человек в Риме, который уже, кстати, осудил заговор? Не верю… — Тем не менее Цицерон перебросил список мне. — Скопируй его, — приказал он, а затем покачал головой. — Воистину, прежде чем задать вопрос, подумай, хочешь ли ты знать на него ответ.

Это была одна из любимых максим хозяина, применявшихся им в судах.

— Что теперь должны сделать галлы? — спросил Санга.

— Если список верен, я посоветовал бы им примкнуть к заговору. Когда состоялась встреча?

— Вчера.

— А когда будет новая?

— Сегодня.

— Очевидно, заговорщики спешат.

— Галлы считают, что все начнется в ближайшие несколько дней.

— Скажи им, чтобы они потребовали доказательства участия этих людей в заговоре. Чем больше имен, тем лучше. — Цицерон задумался и наконец сказал: — Хорошо бы добыть письма с личными печатями, которые они смогут предъявить своим соплеменникам.

— А если заговорщики откажут?

— Тогда галлы должны ответить, что их племя может пойти на такой убийственный шаг, как война с Римом, лишь имея веские доказательства.

Санга кивнул, а затем произнес:

— Полагаю, после этого я выйду из игры…

— Почему?

— Потому что в Риме становится слишком опасно.

В качестве последней любезности он обещал сообщить ответ заговорщиков галлам, как только сам его узнает. Затем он уедет.

В это же время Цицерону приходилось присутствовать на суде над Муреной. Сидя рядом с Гортензием, он напускал на себя безразличный вид, но я замечал, как консул порой обводит взглядом присяжных, изредка останавливая его на Цезаре, который был в их числе, на Суре, который сидел вместе с преторами, и, наконец, на Крассе, восседавшем на той же скамье, что и Цицерон, но чуть дальше. Хозяин, видимо, чувствовал себя очень одиноким, и я впервые заметил, что у него на голове появились седые волосы, а под глазами — темные круги. Грозные события состарили его.

На седьмом часу Катон, выступавший с заключительной речью от имени обвинения, закончил говорить, и судья, которого звали Косконий, спросил Цицерона, готов ли он произнести такую же речь от имени защиты. Казалось, вопрос застал консула врасплох. После нескольких секунд копания в записях он встал и попросил перенести его выступление на следующий день, чтобы он мог собраться с мыслями. Косконий выглядел раздраженным, но, так как становилось поздно, он выполнил просьбу Цицерона, хоть и с неудовольствием.