Империй. Люструм. Диктатор

Мы поспешили домой в ставшем уже привычном окружении телохранителей и ликторов. От Санги по-прежнему не было никаких известий. Цицерон тихо прошел в комнату для занятий и сел там, поставив локти на стол и прижав большие пальцы к вискам. Консул разглядывал горы свитков, лежавших перед ним, и потирал свой лоб, слово это помогло бы породить речь, которую он должен был произнести назавтра. Я никогда не жалел его больше, чем вечером того дня. Но когда я подошел к хозяину и предложил помощь, он, не глядя в мою сторону, махнул рукой — «оставь меня в покое».

В тот вечер я его больше не видел. Однако меня вдруг задержала Теренция и поделилась своим беспокойством относительно здоровья консула. Она сказала, что он плохо ест и плохо спит. Даже утренние упражнения, которые хозяин ежедневно делал со времен юности, были заброшены. Я был удивлен, что Теренция решила обсудить со мной такие личные вопросы, — сказать по правде, она меня всегда недолюбливала и вымещала на мне разочарование, которое иногда чувствовала по отношению к своему мужу. Я проводил с ним за работой большую часть времени. Я нарушал их общение с глазу на глаз, принося свитки и таблички, объявляя о посетителях. Однако в ту минуту она обратилась ко мне очень вежливо, почти по-дружески:

— Ты должен переговорить со своим хозяином. Иногда я думаю, что ты единственный человек, которого он слушает, мне же остается только молиться за него.

Наступило утро. Цицерон все не выходил. Я стал тревожиться: вдруг из-за чрезмерного беспокойства он не сможет произнести свою речь? Помня о разговоре с Теренцией, я даже предложил ему еще раз перенести заседание суда.

— Ты что, спятил? Сейчас не время показывать свою слабость. Со мной все будет хорошо, как и всегда, — набросился он на меня.

Но, несмотря на показную храбрость, я никогда не видел, чтобы хозяин так волновался, начиная выступление. Голос его был почти не слышен. На форуме собралась толпа, хотя над Римом стояли тяжелые серые тучи, время от времени проливавшиеся дождями. Однако потом оказалось, что Цицерон вставил в свою речь много шуток, сравнивая достоинства Сервия и Мурены как возможных консулов.

— Ты не спишь ночей, чтобы давать разъяснения по вопросам права, он — чтобы вовремя прибыть с войском в назначенное место, — сказал Цицерон Сервию. — Тебя будит пение петухов, его — звуки труб. Ты составляешь жалобу, он расставляет войска. Он умеет отвратить нападение войска врагов, ты — отвести дождевую воду[59]. Он привык расширять наши рубежи, ты — проводить их[60]. — Присяжным это очень понравилось. Еще сильнее они рассмеялись, когда он начал поддевать Катона с его философскими взглядами. — Знайте, судьи: те выдающиеся качества, какие мы видим у Марка Катона, даны ему самой природой; ошибки же его происходят не от природы, а от его учителя. Ибо жил некогда муж необычайного ума, Зенон; ревнителей его учения называют стоиками. Его мысли и наставления следующие: мудрый никогда и никому не прощает проступков; муж не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться; все погрешности одинаковы, и задушить петуха, когда в этом не было нужды, не меньшее преступление, чем задушить отца; мудрец ни в чем не раскаивается, ни в чем не ошибается, своего мнения никогда не изменяет. Вот взгляды, которые себе усвоил Марк Катон, и не для того, чтобы вести споры, но чтобы так жить[61].

— А консул наш, оказывается, любит пошутить! — громко выкрикнул Катон, стараясь перекрыть смех собравшихся. Но Цицерон еще не закончил.