Империй. Люструм. Диктатор

Новоизбранный консул удостаивался чести открывать дебаты, но я уверен, что в тот день Силан с удовольствием отказался бы от нее. До этого я не очень много рассказывал о Силане, отчасти из-за того, что плохо его помню: в тот век гигантов он был карликом — уважаемым, серым, скучным, подверженным приступам болезни и уныния. Он никогда бы не выиграл выборы, если бы не честолюбие и напор Сервилии, которая так хотела, чтобы отец ее трех дочерей стал консулом, что даже залезла в постель к Цезарю, желая обеспечить будущность своего мужа. Бросая беспокойные взгляды на переднюю скамью, где сидел человек, сделавший его консулом, Силан говорил о взаимоисключающих вещах: справедливости и сострадании, безопасности и свободе, своей дружбе с Лентулом Сурой и ненависти к изменникам. Что он хотел этим сказать? Из его слов понять было невозможно. Наконец Цицерон прямо спросил его, какое наказание он предлагает. Силан глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Смертную казнь, — ответил он наконец.

Сенат зашевелился, когда прозвучали эти страшные слова. Следующим выступал Мурена. Тогда я понял, почему Цицерон желал, чтобы он был консулом во время опасности. Мурена стоял, расставив ноги и положив руки на пояс, в нем чувствовались сила и надежность.

— Я солдат, — сказал он. — В моей стране идет война. В провинциях убивают женщин и детей, жгут храмы, вытаптывают посевы, а сейчас наш проницательный консул выяснил, что такой же хаос должен был начаться и в столице. Если бы я поймал в своем лагере человека, который намеревался поджечь его и убить моих офицеров, то, ни секунды не колеблясь, казнил бы его. Наказание для изменников всегда одно — смерть, и только смерть!

Цицерон продолжал вызывать одного бывшего консула за другим. Катул, произнесший леденящую кровь речь о пожарах и кровопролитии, тоже выступил за смертную казнь, как и братья Лукуллы, Пизон, Курий, Котта, Фигул, Волкаций, Сервилий, Торкват и Лепид; даже Луций, двоюродный брат Цезаря, нехотя согласился с высшей мерой. Считая Силана и Мурену, четырнадцать человек, имевших консульское достоинство, выступили за смертную казнь. Ни один человек не высказался против. Единодушие было таким полным, что, как позже признался мне Цицерон, он боялся, что его обвинят в давлении на выступавших. Обсуждение, длившееся несколько часов, вертелось вокруг одного и того же — смертной казни. Наконец он встал и спросил, хочет ли кто-нибудь из сидящих в зале предложить что-либо другое. Естественно, все головы повернулись к Цезарю. Но первым на ноги вскочил бывший претор Тиберий Клавдий Нерон. Он был одним из подручных Помпея во время войны с пиратами и говорил от имени своего начальника:

— Куда мы так торопимся? Заговорщики надежно заперты и охраняются. Думаю, мы должны пригласить Помпея Великого, чтобы он разобрался с Катилиной. Когда главарь будет повержен, мы, не торопясь, решим, что делать с его прислужниками.

Когда Нерон закончил, Цицерон спросил:

— Кто-нибудь еще хочет выступить против немедленной казни?

Вот тогда Цезарь медленно выпрямил ноги и встал. В зале немедленно раздались крики и топот, но Цезарь, видимо, ожидал этого и приготовился. Он стоял, сцепив руки за спиной, и спокойно ждал, когда шум прекратится.

— Тот, кто пытается решить трудный вопрос, граждане, — начал он своим слегка угрожающим голосом, — должен забыть о ненависти и гневе, так же как о привязанности и сострадании. Трудно найти истину, когда человек находится под влиянием порывов чувств. — Он проговорил последнее слово с таким яростным презрением, что все на минуту замолчали. — Вы можете спросить меня, почему я против смертной казни…

— Потому, что ты тоже виновен! — крикнул кто-то из зала.