Империи Средневековья. От Каролингов до Чингизидов

Империи по своей природе полиэтничны, что едва ли создает благоприятный климат для развития национальной идеи, в которой всенепременно таится семя грядущего распада. Немецкое национальное чувство зарождалось очень медленно. В X–XI вв. в стране царило этнолингвистическое многообразие. Баварцы, саксонцы, франконцы говорили на разных наречиях и не считали себя немцами. Тем не менее в глазах других они составляли один народ — их называли тедески (tedeschi) или тевтоны (teutonici). Со временем они почувствовали себя теми, кем их величали. Несмотря на это, они продолжили говорить о своих странах во множественном числе (Deutsche Länder)[272]. В начале XIII в. национальное чувство вырвалось наружу: составитель Саксонского зерцала Эйке фон Репков исключил из числа выборщиков короля Богемии под предлогом того, что он не был немцем. В то же время поэт Вальтер фон дер Фогельвейде прославил Германию в следующих словах: «Я объездил весь мир, но немецкие мужчины и женщины лучшие из всех, кого я встречал». В начале XVI в. автор «Книги ста глав и сорока статутов», прозванный «Верхнерейнским революционером», пошел еще дальше, заявив, что «первыми людьми были немцы, а Христос пришел на землю чтобы искупить грехи остальных людей»…

Процесс германизации, иными словами, монополизация империи немцами вопреки другим народам, по-видимому, начался в конце XIII в., что можно проиллюстрировать политическими сочинениями Александра из Рёса и распространением слова «Алемания» (Alemannia) в официальных текстах. В то же время люди все чаще декларировали свою преданность империи. Культивировалась память о былой славе, изображения императоров высекались в камне и изображались на витражах. Империя приобретала черты «общей родины», отличной от patria propria[273], в которой протекала повседневная жизнь (Франсис Рапп). Патриотическое чувство подпитывалось сокращением имперских территорий и «германизацией» ее географии. Нация стала выражением географических, правовых и политических рамок повседневности. В значительной степени она была плодом гордости за общее прошлое и стремлением защитить имперский авторитет, завязанный на ее особое место в истории спасения. Мистический аспект возобладал: «Империя стала уделом немецкого народа и немецкой гордости» (Петер Морав). Как это на первый взгляд ни парадоксально, но в конце концов империя произвела на свет нацию.

«Империя! Вы даже не можете себе представить, что это за чудовище!» — восклицал Карл IV в ответ на критику Петрарки. Он понимал, что империя как универсалистский проект была утопией, обреченной на погибель, ведь он вовлекал Германское государство в противоборство с папой, которое не могло окончиться ничем иным, как сокращением территорий. С другой стороны, он осознавал, что империя как союз трех королевств была источником неразрешимых противоречий. По сути, империя никогда не была государством. После 1350 г. от нее остались лишь идея и мессианские чаяния. Тем не менее желание воссоздать империю говорит о стремлении к единству, которое было заложено в природу монотеистических политических объединений. При Фридрихе III произошел очередной переход: сначала империя перешла от римлян к франкам, затем от франков к немцам, и наконец она стала собственностью семейства Габсбургов, будучи перенесенной из Германии в Австрию.

Столь печальный итог можно объяснить структурными проблемами. Потенциал империи был подорван центробежными силами и слабостью королевской власти, которая во многом зависела от князей. Форму правления в империи следует определить скорее как аристократическую, нежели монархическую. Король, по сути, играл роль «президента»[274], который был втянут в соперничество между князьями и не мог ничего сделать без согласия своих самых могущественных вассалов. Борьба за инвеституру стала переломным моментом. Победителем вышел не римский понтифик, а князья империи: они низложили Генриха IV и показали, что империя и император впредь не образуют единого целого. Несмотря на всю блистательность правлений Фридриха Барбароссы и Фридриха II, харизматическая природа власти императоров стремительно разрушалась.

Чтобы реализовать имперский потенциал, помимо желания, необходимы средства и войска. Воля у императоров была, а денег не хватало: империя располагала большими ресурсами, однако короли не имели к ним доступа. Вооруженных сил также не хватало. Наконец, империя пала жертвой недостатка политического мышления: никто не мог представить, какой она могла бы быть. Несостоятельность имперской политики объясняется могуществом противников и неподконтрольностью территории империи, что создает впечатление некой незавершенности. Эта политика стала утопичной в то время, когда другие европейские монархии приобретали черты централизованных и бюрократических государств. Смысл существования такого государства сводился к природе человека как политического животного и со временем отдалился от мечты о строительстве града Божьего.