Империя духа

…Алёша сидел на стуле в довольно тёмной комнате, которая изнутри напоминала хаос. Около него за полусломанным столом сидел грузный мужчина лет 40, потёртый, но явно не бомж. Олохмаченные волосы, небрит, правильное лицо и череп, но от взгляда его — глаз не отвести… И бледные, бледные, как смерть, губы. «Не кровопийца, значит», — подумал бы любой прохожий, увидев его в тёмную ночь.

Оба они, — и Алёша, и мужчина, — молчали. Алёша избит не был, сидел тихо.

— Вина хочешь? — спросил мужчина.

Алёша отрицал.

— Верно, — подтвердил этот мужик. — Ты и без вина светлый… Как тебя звать?

— Алёша.

— Ну так вот, Алёша… Смотри мне прямо в глаза, взгляд у тебя какой-то особенный… У меня от него на душе легчает…

Алёша будто застыл.

— Ну что ты как вкопанный?! Будешь смотреть мне в глаза или нет?! — крикнул мужик и стукнул кулаком по столу.

— Ты что? Маленький, а уже спятил… Тебе ж я приказываю.

— Дяденька, у вас в глазах тоски много… Может, вы кого-нибудь убили?

Мужчина даже рот разинул.

— Молодец, молодец, Алёшенька… Так и жми. Чтоб я в тебе не разочаровался… Какой хороший мальчик, — несколько зловеще, но с добреньким бредком проговорил мужик.

— Дяденька, а вы и вправду убили. Только не другого, а себя…

Мужчина вдруг встал, подошёл к Алёше и опустился перед ним на колени.

— Ты прав, мальчик, ты прав… Как ты догадался?

— Но вы ещё не кончили себя убивать совсем…

Мужчина, стоя на коленях перед дитём, истошно так, до нутра, расхохотался. И в таком виде хохотал минуты две… Алёша был тих и мертвенно-уютен. Мужик встал с колен, отряхнулся прямо на Алёшу и опять сел за свой стол.

— Хорошо, Алёша, очень хорошо. А теперь скажи мне, почему я себя убиваю. Только не ошибись, ведь у тебя глаза ясные. Убить не убью, но когда я разочаруюсь, я страшен бываю… Котёнка и того не пожалею… Говори! — вдруг заорал мужчина и взмахнул кулаками, замотал головой. Головой он мотал так, как будто голова его стала центром вселенной, и он хотел сбросить эту тяжесть.

Алёша затаился, даже вздрогнул, но глаза остались всё те же непонятно-ясные.

— Я вижу, но слов не знаю, как сказать.

— Ах, ты видишь, а слов у тебя нет, — мужчина внезапно сбросил с себя всякую агрессию. Остался простой крик… — Тогда я тебе скажу, почему!!! Не себя я убиваю, потому что меня нет! На пустоту свою я бросаюсь!

Алёшка вдруг прервал эту истерику.

— Но я вижу, душа у вас есть! Душа-то есть! — по-детски выкрикнул он.

— Души мало! Свет мне нужен! Свет! Чтоб вокруг всё добром и любовью сияло, прямо било ключом это отовсюду!!! Но этого нет, но я ищу, ищу… Люди разные… Может быть, детки засияют светом небесным, и на тёмной душе моей смягчение будет…

Алёша замер.

— Ты, Алёша, не пугайся!.. Я тебя не трону, не задушу от отчаянья…

— Я это знаю, дяденька, — спокойно ответил Алёша.

— В таких, как ты — надёжа моя… Ха-ха-ха! Я сразу тебя признал, когда ты играл во дворике… Ты маленький, а душа у тебя огромная, ты её ещё не знаешь как следовает…

— Что мне делать?

— Смотри на меня. И чтоб я тебя видел. Успокой душу мою, она тёмная, как пропасть.

Алёша искренне, всей душой стал смотреть. Так и сидели они в полном молчании полчаса примерно. В глазах Алёши не было страха, но одна ножка его всё-таки подрагивала. Наконец, мужчина тяжело встал.

— Пойдём, — сказал он.

— Куда?

— Не на плаху, а домой. Домой пойдёшь. Это же рядом.

Действительно, рядом. Ни Сугробов, ни его родители не обратили внимания на маленький домик с огороженной территорией. Это был закрытый пока детский сад, его собирались ремонтировать. Двери в домик были заперты, но, видимо, открыть входную дверь для этого мужчины не представляло труда. Никому и в голову не пришло, что Алёша мог оказаться там, внутри этой заброшенности. Мужчина быстро выпроводил Алёшу из садика, чмокнул его в лоб и велел слушаться родителей. А сам исчез так же быстро и внезапно, как и появился здесь…

Когда Алёша внушительно вышел навстречу отцу и бабушке (дедушка отлёживался в квартире), радости не было конца. Алёша сказал, что ушёл в сторону и заблудился между бесчисленными домами вокруг. Он терпеть не мог говорить неправду, но боялся напугать бабушку. А отцу решил рассказать, но чуть попозже, дня через два, когда всё успокоится. И, конечно, он был наказан, ограничен в территории для гулянья.

Мужчина между тем, поговорив по душам с Алёшей, ехал в метро. Фамилия его была Матюхин, но это ни о чём не говорит. Сидел он в центре вагона, куртку распахнул, лицо в покое, но глаза пристально, но чуть незаметно осматривают окружающих. Лица людей поражали жутким и радостным разнообразием чувств, потаённых мыслей и образов, таящихся внутри, но отражённых вовне.

Матюхин смотрел и наслаждался, но наслаждался мрачно, ибо видел не свет, а пропасть, вихрь разрушения и созидания, надрыв и дикое мужество… И так до бесконечности. Всё это было и в его душе. Но ведь они соотечественники, потому и близость. Свет был, но человеческий, на лицах девушек, может быть, в их красоте.