Империя грез (СИ)

Маркус расслышал в тишине и в шуме леса вокруг как едва слышно затрещал изгибающийся лук, как скрипнула тетива, натягиваясь до самого возможного предела. Дальше время в который раз для него потекло очень медленно. Он вскочил как ужаленный и развернулся в сторону, откуда в него с воем полетела черная оперенная стрела. Он легко отбил ее длинным ножом и бросился вперед со всей скоростью, на которую был способен. Стрелок, нужно было отдать ему должное, был очень хорош, но против Маркуса в одиночку ему не помогло бы никакое оружие. Вторая стрела, вышедшая из кустов, густо драпированных начавшим мокнуть от потепления снегом, почти оцарапала ему щеку, с жужжанием пройдя мимо и обдав его лицо злым и коротким порывом ветра. Третья уже не успела вылететь в цель. Стрелявший понял, что время упущено, а тот, в кого он стрелял, приближается к нему с неимоверной скоростью. Он бросил лук, а сам бросился бежать куда глаза глядят. Конечно, это было совершенно бесполезно, он не ушел бы от мастера клинков, даже если сейчас за ним на выручку прилетел бы громадный черный дракон. Маркус знал, что этот человек что-то видел и знает о том, что случилось тут, пока он на смерть рубился с Химерами. А значит, он возьмет его любой ценой. Пусть даже теперь за него заступиться сам архидемон Хармут, единоличный предводитель всей армии ада. Да кто бы то ни было вообще, пусть даже его станет защищать сам Предвечный и не рожденный Свет.

Маркус понял вдруг, что находится на грани самой настоящей пропасти, последней пропасти в его жизни. Слишком долго в нем копилась боль и не вымещенная злоба на мир, который разлучил его с той, которою он любил больше жизни. Эта боль приходила к нему каждую ночь в виде жутких кошмаров, садилась к нему на постель, заглядывала в глаза и звала его по имени, как родная мать в детстве, которой у Маркуса никогда не было. А сегодня выяснилось, что все это было с ним зря. Что все это было нужно лишь только ему одному. Что нет больше прежней Рейнариди, ни живой, ни мертвой. А вместо него есть жуткий демон, собранный из живого дымящегося льда, питаемый пламенем ада, с лезвиями вместо кожи и с ненавистью вместо души. Пусть лучше она вообще не приходила бы к нему этим зимним днем. Пусть лучше дала бы ему пасть от руки богомерзкой колдуньи. Или отдала бы его на растерзания жутким теням, не вложив в его руки темное копье с древком из дышащей стали. Она теперь жила в своем собственном, личном аду, каждый день окунаясь в муки, страдания, поедая их силу и первородную ярость словно хлеб и запивая их кровью словно молоком.

Даже любовь, которая была между ними когда-то, это великое чувство, не раз спасавшее Маркусу жизнь и придававшее сил тогда, когда все кажется было потерянно, теперь была ей забыта. Тот божественный и благословенный свет между ними, которому могли бы позавидовать даже ангелы на небесах, теперь было для нее не больше, чем тревожным воспоминанием. К чему сейчас ему было жить, когда все это так для него обернулось? Если чужую, почти безнадежную войну он выиграл, а свою собственную проиграл уже очень давно, и даже не догадываясь об этом, поскольку похоже воевал в ней в одиночку. Воевал против того, что никому, кроме него, уже давно было не нужно. Пока он бежал вперед по снегу, будто рысь на охоте, с хрустом ломая кусты и сучья под ногами, он понял вдруг, что в нем не осталось ни малейшего желания что-либо делать. Сражаться и жить дальше. Это не имело больше никакого смысла лично для него самого. Осталось только узнать, что с Сарсэей и вернуть ей Джеми обратно. А после пусть все катиться к черту. Пусть они делают все, что хотят, он больше в этом участия принимать не станет. Пусть воюют, ненавидят, сражаются ради великих идеалов Света и порочных ценностей Тьмы, ищут истину и спасение, а может даже Предвечного Бога внутри самих себя. С него было достаточно. Дальше все это будет происходить уже без него. На сей раз это все была правда и лично он, Маркус из Рейна, уже абсолютно ничего не мог со всем этим поделать. И потому он не хотел больше жить в мире, в котором подобное могло быть и было возможно с ним или с кем бы то ни было вообще.

Незадачливый стрелок ушел не далеко. Харагрим без труда сбил его с ног и всем своим весом и двумя стальными руками вдавил его жилистое и изворотливое тело в сырой и влажный снег. Он вдруг услышал смех рядом с собой. Злой истерический смех, говорящий о том, что смеявшийся был сильно болен душой. И рану его уже ничем нельзя было залечить.