Империя камня и веры

Пара почти подошла до подъезда Элен. Габриеля переполняет душевное трепетание, а если говорить точнее, то у него в душе был готов разразиться приступ Паркинсона. Но он пока держит себя в руках. Юноша пытался себя отговорить себя от этой идеи, но он всегда вспоминал цитату из одной старой книги, которую каким–то чудом цензура не нашла. Книга была довольно старая, ещё с дорейховских времён. Цитата была довольно интересна, и призывала к действию. Эта фраза говорила, чтобы человек сначала действовал и только потом уже разбирался с последствиями. Элен уже стала подниматься на ступени своего дома и намерилась прощаться с Габриелем, как он ласково, но в тоже время неожиданно взял её за руку. Глаза Элен вспыхнули от недоумения и удивления, вызванными поступком юноши, но парень начал говорить. Его сердце, что билось бешеной птице в груде, разрывало от волнения, а язык стал заплетаться как у пьяного:

– Элен, дорогая, хочу тебе признаться.

– Габриель…

– Не перебивай, – с заплетённым в пьяный узел языком, потребовал с ропотом юноша. – Ты очень красивая и хорошая девушка. Я тебя довольно долго знаю и вижу в тебе чудесную красоту. И сегодня я хочу тебе сказать… Элен, я хочу сказать, что я тебя люблю.

Его слова были переполнены неопытностью и юношеской наивностью. Но это было самым дорогим и ценным, что он мог сказать другому человеку, особенно в таком государстве как Рейх. Элен стояла ошеломлённая с расширенными глазами, от услышанного признания, а Габриеля трясло и бросало в пот, как будто у него лихорадка. Ветер немного приутих, оставляя лежать немногочисленные золотистые листья, сорванные с редких деревьев. А шум немного спал, оставляя возможность для чёткого ответа. На улице стало жутко тихо. Пара стояла буквально на ступенях, Габриель всё так же придерживал руку Элен.

Губы Элен зашевелись, неся свой ответ:

– Габриель…

И тут юноша понял, что мысли у них и насчёт мироустройства и насчёт личной жизни действительно разные, однако идея свободы и дружбы одна и только её следует придерживаться.

Глава двенадцатая. «Во имя великой цели»

В это же время. Рим.

Над вечным городом нависла прекрасная тёплая погода, которая тут бывает довольно редко. На светло-голубом небесном полотне сияет яркое слепящее солнце. Слабый ветерок дует лицо, освежая воздух и делая времяпровождение на улице более приятным. Помимо ветерка, несущего ароматы надвигающейся осени, воздух был переполнен запахами уличной кулинарии, постепенно вытесняющей смердящий запах благовоний.

Рим днём всегда наполнен звуками города и цивилизации, доказывая, что это одна из самых больших агломераций и мегалополисов в мире, где установился центр великой державы. Где-то голоса переговаривающихся людей стремятся стать громким хоралом, где-то звуки машин, выводящих к огромным магистралям, ну а так же город сотрясается гот производственных шумов – мелкие заводы и небольшие фабрики продолжают усердную работу. Ни сколько наперекор удушающему режиму Рим был жив, сколько благодаря ему одному.

Теренций, сбежав от Канцлера, размашисто идёт по улице Вечного Города, стараясь держаться тени. Рим сегодня переполнен людьми, каждая его улица подобна бурной реке с людским потоком – некоторые граждане идут в ресторан, кто–то просто гуляет, наслаждаясь своей жизнью, несмотря на везде снующих комиссаров и представителей министерства Повседневного Мнения, которое опрашивало людей, стараясь выяснить, как люди относятся к Рейху, а тех, чьи ответы не нравились, отмечали, как «идейно нестабильных» с пометкой на установление более строгого надзора.

Теренций пробирался через каменные леса, минуя потоки из людской мешанины, проходя переулки, пробегая через улицы. Он не решил воспользоваться автобусом, Верховный Мортиарий ценил прогулки на своих двоих, да и к тому же билет на транспортное средство оплачивался через специальный государственный терминал, так, что можно было отследить поездку любого человека, а это сейчас ему не нужно. Он шагал довольно быстро, преодолевая значительные расстояния за короткий срок, оттого в ногах начинает чувствоваться напряжение и усталость.

Так улица за улицей, юркая через переулки, уходя переплетениями дворов, он вышел к старому, почти заброшенному району, который вот–вот должны были ликвидировать и построить на нём объединённую систему храмов, церквей Империал Экклесиас и Культа Государства, посвящённую славе и благу Рейха, потратив на это миллионы империалов.

Это место не было заполнено символикой и пропагандой государства и сюда не смотрело всевидящее и неустанное око Рейха, ибо для этого нет нужды – район вымерший, а если кто и соберётся, так это не нанесёт существенного урона Империи. Тут нет ни одного комиссара или священника, несущего слово Рейха, только потому что его тут нести банально некому, разве что мёртвым постройкам. Здесь даже не было представителей министерства Надзора за Заброшенными Объектами, что без устали и отдыху обязаны были следить за каждым заброшенным зданием в Рейхе, потому что они отсюда умелой рукой отважены