Империя камня и веры

– Отлично, пусть всё идёт по нашему плану, придуманным нашим великим предводителем. Теренций, изводи его как можно дольше и насколько это возможно сильней, ты должен будешь довести его до полного сумасшествия. И только потом, когда он перед народом предстанет полным безумцем, мы сможем выйти из тени и привести к исполнению последнюю стадию нашего великого плана.

Тот же надменный священник спросил:

– А почему нам этого червя сейчас ни убить?

Кардинал мотнул головой в сторону священника. Через капюшон кардинала прям, чувствовался недовольный взгляд, проедавший человека, задавшего вопрос:

– Мы не можем исполнить последнюю стадию сейчас! – прикрикнул иерарх. – Если мы свергнем его в этот период, то народ, подчинённый любовью к нему, просто нас растерзает, а наши жалкие душонки будет проклинать вечность, заклиная наше движение как тех, кто поверг «справедливость». Сначала нам надо его представить безумцем, Диавола-во-плоти. Показать его демоном перед толпой, что б народ сам возненавидел его и возжелал свержения безумного тирана.

Теренций почувствовал, что слова кардинала были переполнены жуткой ненавистью и самым ярым презрению к Канцлеру, которое он изливал подобно желчи. Верховный посмотрел на хозяина вопроса. Священник, получив ответ в такой форме, выпрямился и встал, не проронив больше ни слова.

Главу охраны правителя переполняет ещё чувство презрения к самому кардиналу – жадному убогому мерзавцу, затеявшему передел власти, чтобы получить ещё больше привилегий и влияния и даже возможно стремится занять пост Великого Отца. В ряду всех оппозиционеров выделялся своими «особыми» вкусами, о которых если узнает Империал Экклесиас, то церковного иерарха могли сжечь как еретика. Кардинал стремился не к здоровой власти, как большинство участников тайного сопротивления – им двигают потайные и очень скрытые желания, находящиеся за гранью морали Рейха. Всей деятельностью в сопротивлении кардиналом управляли похоть и развращённость, что гнездились в душе отступника.

– У меня есть один очень интересный вопрос, можно задать, брат?

Кардинал повернул голову в сторону Теренция, которым одолевала жажда поставить иерарха церкви в неудобное положение.

– Ну, давай, – с вызовом бросил «священник».

– Брат Кардинал, а почему мы собираемся в этой старой и полуразрушенной часовне? Почему не в Великом Храме Империал Экклесиас? Почему не вашей квартире в Риме, спрятанной от министерства Надзора за Имуществом? Почему не вашей загородной резиденции, что вы так тщательно скрываете от Трибунала Рейха?

Кардинал повернулся, отчего его капюшон немного одернуло, и на вид предстали заплывшие жиром глаза, к заржавевшей железной статуэтке Богородицы, стоявшей на выступе, образованный тем, что кусок стены был отломлен. В это же время взгляд церковного иерарха переполнился недовольством. Его голос стал полыхать революционной ностальгией, в попытках сойти с неудобной темы:

– Брат мой, этот район, эта часовня… это символы. Здесь наше додиктаторское прошлое. Этот район отражает времена, когда этой землёй правила свобода, когда люди не были обременены тяглом тирании и всему устремлениями покажем революционную святость и обратимся к духам прошлого. Мы те призраки старых времён, которые придут из тьмы давно забытой свободы, поднимемся из праха и низвергнем тиранию.

Теренций сложил руки на поясе. Его голос наполнился легчайшим весельем и он саркастично задал вопрос:

– Странные слова для священника?

Служитель церкви возмущённо спросил:

– Что ты этим хочешь сказать?

– Вы учите смирению людей и покорности, а сами готовите переворот, называя себя праведниками, стремитесь скинуть покорность Рейху. Как это называть?

Кардинал развернулся, однако оставил руки за спиной. На его губы налезла улыбка, а голос стал противно приторным:

– Брат мой, если приходит тирания, которая стремиться подчинить сами человеческие души, то это богопротивное правление, которое необходимо уничтожить. И нам выпала, без сомнения, божественная миссия – свергнуть тирана, и установить справедливое правление.

Верховный Мортиарий с презрением посмотрел на Кардинала, ряса которого на пузе жутко выпирает вперёд, а живот готов был вылезти наружу, подобно тому, как разбухшее тесто вылезает из кастрюли. Он не стал спрашивать ещё что–либо. Ему абсолютно понятна истинная цель свержения Канцлера…. любой червь стремится к власти, и удовлетворить свои самые тёмные желания.