Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

НИИН и ИАЭ расходились также в вопросе, какие диаспорные национальности включать в список. Вопрос о диаспорных национальностях вышел на первый план, потому что советские руководители решили, что во 2‐й Всесоюзной переписи (в отличие от переписи 1926 года) будет регистрироваться национальность всех жителей Советского Союза, в том числе иностранцев. Было точно известно, что перепись охватит те «иностранные» национальности, у которых есть свои национальные республики или области на советской территории (например, немцев) либо свои национальные советы или колхозы в советской деревне (например, поляков и греков). Но возникли споры, включать ли в список «англичан, мадьяр» и т. п. – такие народы, которые не жили компактно, а были рассеяны по советским городам, и «даже в довольно значительном количестве»[1049]. НИИН включил эти народы в список, а ИАЭ нет.

Вопрос, какие народы включать в список, был не только академическим. Эксперты из обоих институтов понимали, что список будет служить официальным «меню» для выбора в ходе переписи, и большинство считало, что его будут применять не только для переписи. Но некоторые эксперты выражали опасения, что исключение какой-либо группы из списка национальностей повлечет лишение ее национальных прав, а другие настаивали, что исключить группу из списка не значит отрицать ее «права на существование»[1050]. Кажется, как минимум большинство этнографов понимало, учитывая прецедент переписи 1926 года, что если исключить группу из списка национальностей, то будет почти невозможно систематизировать данные, необходимые для отстаивания ее прав на земли, школы и другие ресурсы.

К началу 1936 года НИИН и ИАЭ еще не преодолели своих разногласий. Совет Национальностей признал, что эти институты зашли в тупик, создал подкомиссию из представителей обоих институтов, Бюро переписи и нескольких других учреждений и поручил ей к лету составить окончательный список[1051].

САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ НА ФОНЕ НАЦИЗМА

К 1936 году нацистская машина пропаганды работала на полную мощность. Немецкие антропологи провозглашали свои открытия: якобы народы СССР принадлежат к низшим расам и обречены на вырождение. На этом фоне советский режим испытывал еще более настоятельную необходимость продемонстрировать миру успехи прогресса при советской власти. До этого момента Бюро переписи еще не решило, какой термин использовать в переписной анкете: в одних проектах фигурировал термин «народность», в других – «национальность», в третьих – «народность/национальность»[1052]. Но в 1936 году Бюро переписи решило использовать во всех переписных документах термин «национальность», объявив, что он означает более высокий уровень этноисторического развития и потому больше подходит для советского населения[1053].

После решения этого вопроса темой дискуссий стал другой важнейший предмет: как определить национальность индивида. Со времен переписи 1926 года нормой в Советском Союзе была национальная самоидентификация. С 1928 года в большинстве официальных документов – свидетельствах о рождении, браке и т. д. – имелся пункт о национальности, к которой «причислял» себя получатель документа[1054]. В 1936 году, когда нацистский контрпример расовой категоризации принял угрожающие масштабы, Бюро переписи сослалось на прецедент 1926 года и объявило, что в ходе 2‐й Всесоюзной переписи национальность будет записываться на основе самоидентификации. Счетчик должен был «записывать национальность так, как говорит опрашиваемый»; «категорически воспрещалось» вмешиваться, кроме случаев, когда «опрашиваемый, не поняв вопроса, вместо национальности называет что другое, религию (например, „мусульманин“), прежнее сословие (например, „инородец“), место рождения (например, „сибиряк“)»[1055]. В смешанных семьях родители должны были сообща решить, какую национальность записать своим детям[1056].

Принцип национальной самоидентификации также повлиял на переписные вопросы о родном языке и религии. Для регистрации родного языка счетчик должен был «записывать название языка, который сам опрашиваемый считает своим родным языком». Инструкции напоминали счетчику, что родной язык необязательно совпадает с национальностью[1057]. Вопрос о религии – первый такой вопрос в советских переписях – предполагал ответ о «теперешних отношениях опрашиваемого к религии, а не [о] формальной принадлежности к какому-либо вероисповеданию в прошлом» и не об отношении к религии до революции. Вначале счетчик должен был спросить респондента, верующим ли тот себя считает или неверующим. Затем, записав ответ, счетчик должен был удостовериться, причисляет ли себя «верующий» к какому-либо «определенному вероисповеданию» и если да, то к какому[1058].