Империя в огне

– Потому что лук уруса бьёт туда, куда надо, и дальше, чем любой другой лук. Потому что из него можно стрелять и в дождь, и в снег, – разъяснил десятник. – Из-за того что в дождь стрелки остаются без работы, было проиграно не одно сражение.

– Но почему тогда нельзя все луки заменить на русские? – не отставал я.

– Гляжу я на тебя, урус, и думаю. Воин ты сильный. Не знаю, найдётся ли в нашем войске тот, который мог бы тебя победить.

«Ещё бы, – самодовольно усмехнулся я, – мастер спорта по боевому самбо».

– Ты здорово дерёшься на ножах, неплохо на саблях и цепами, старательно учишься стрелять из лука, – продолжал Менге. – Но почему ты такой глупый?

Я опешил и, не скрывая своей обиды спросил:

– Это почему же?

– Потому что каждое оружие требует своего боя. Монгольский лук лёгок и скорострелен. С ним хорошо воевать с коня, а русским луком в пешем строю. И так во всём.

Я сконфуженно замолчал.

– Хоть ты глуп и слова у тебя бегут впереди мысли, но ты любознателен и быстро всё схватываешь, – его голос приобрел родительскую интонацию, – поэтому буду сам тебя учить.

Дорога длинная, развлечений никаких, чеши себе языками да чеши. Глядишь, чего полезного и услышишь. А с луком у меня действительно проблемы. Монгольская женщина растягивает его гораздо легче, чем я. Вроде бы и силушкой бог не обидел, и сноровка есть, а вот нет. Стыдно сказать, тренируюсь на девичьем луке.

Дорожная скука – вещь неустойчивая. Что-нибудь приключиться может в любой момент.

Прискакал один из дозорных и сообщил десятнику, что слева, параллельным курсом движется небольшой отряд человек из двадцати.

– Странные они, – докладывал он. – Половина людей на лошадях, другие – на ишаках. Есть в караване и пара верблюдов.

– За мной! – скомандовал Менги.

Подъехав ближе, привыкшие ко всему воины, раскрыв рты, уставились на представшую перед нами картину. На лошади в белой накидке с красными крестами сидела груда железа с турнирным копьём наперевес. Его окружала кавалькада священников-оруженосцев вперемежку с воинами. Я еле сдержал хохот, рвавшийся наружу, когда разглядывал раскачивающуюся на лошади кучу ржавого металлолома. Ладно я, человек двадцатого века, вынужден рядиться в маскарадные лохмотья и подстраиваться под условности тринадцатого века. Но ты-то! Рыцарь печального образа, мать твою через железяку!

– Я приветствую вас, братья во Христе, мир вам и вашим семьям, – проскрежетал голос из ржавой банки. – Есть ли среди вас еретики, диссиденты или недостойные рыцари, смеющие утверждать, что на свете есть миледи прекрасней Маргариты де Шеренье?

Менге и его воины не читали рыцарских романов, поэтому взирали на происходящее совершенно ничего не понимая. Я решил взять инициативу на себя.

– Я бы не осмелился этого утверждать, досточтимый милорд, по одной простой причине, что не имел чести быть знакомым с предметом ваших воздыханий, – учтиво произнёс я. – Может быть, снимете кастрю… прошу прощения, рыцарский шлем, погода ведь не располагает.

Сами мы ехали налегке, без брони и шлемов. Обычная тактика войска на марше, а то намаешься под этими железяками в пути, что потом, когда придёт время сражения, ты и руки не поднимешь. Наши ребята посмотрели на меня удивлённо, и даже с некоторым испугом.

– Может, их того, – чиркнул ребром ладони по горлу Диландай. – И в песок.

– Не стоит, – авторитетно заявил Менги. – Я уже таких встречал, когда мы с Чингисханом ходили воевать Хорезм. Безобидные люди. Гроб Господа своего потеряли, а теперь ищут. А белые одежды, чтобы кто ненароком не обидел.

– Может, им лепёшек дать? – пожалел крестоносцев кто-то из толпы.

Ситуация становилась всё более комичной.

– А не подкрепиться ли нам чем бог послал? – решил разрядить я обстановку.

Костёр в пути для степняка святое дело. Около костра все путники друзья и братья.

– Как же вы оказались в наших краях? – задал я мучивший меня вопрос, когда чувство голода сбила жареная баранина, а горло промочила молочная водка.

– Идём к земле обетованной городу Иерусалиму Гроб Господне из лап язычников вызволять, – вытер губы грязной пятернёй рыцарь, молодой ещё совсем пацан милорд Анри де Пюсси.

– Сочувствую вам, милорды. – сочувствующим голосом произнёс я.

– Не смейте жалеть нас, милорд, мы не нуждаемся в чьей бы то ни было жалости, – высокомерно отвечал паренёк.

«Ах ты сучонок высокородный, вот спесь-то дворянская, его накормили, обогрели, а он гонором давит!» – возмутился я про себя, а вслух произнёс:

– Не почтите за оскорбление, но ваши милости левее своей цели на несколько тысяч вёрст промахнулись. – Я был сама учтивость.

Что тут началось! Сначала они переругались между собой, а затем нашли крайних.

– Я сразу почувствовал, что вы не с должным почтение отнеслись к даме моего сердца, – заявил пацанчик в кастрюле с прорезями для глаз. – Признайтесь, что даму своего сердца вы считаете прекрасней моей.

С одной стороны, это была чистой воды провокация, с другой – подлинная правда. Я действительно считал даму своего сердца прекрасней всех на свете, в том числе и средневековых мадонн.