Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Такой инструментальный подход к литературе позволяет понять отношение русских либералов к литературе: адептам общественной собственности нужно было продемонстрировать ее работоспособность с тем, чтобы доказать, что она является общественным благом наряду с памятниками, лесами и реками. Леса обеспечивают сохранность рек, реки позволяют производить электричество, памятники хранят в себе историю, литература превращает народ в граждан: все это, вместе взятое и находящееся в коллективной собственности, способствует созданию нации, обладающей самосознанием. Соответственно, в рамках этого дискурса писатель становится «общественным деятелем», а не творцом и индивидуумом; отсюда вытекала героизация литературы[1204] и попытки отделить «настоящего» Пушкина от его несимпатичных двойников. А. М. Евлахов (ученик А. Веселовского и представитель так называемой психологической школы в литературоведении) приравнивал такой упор на общественную активность писателей к «экспроприации» их индивидуальности[1205]. Парадоксальным образом дискурс о литературе как об общественном благе был сопряжен с достаточно примитивным пониманием самой литературы. Русские либералы начала XX века полагали, что «высокая» литература, сделавшись массовым общедоступным продуктом, станет средством преобразования общества путем повышения его восприимчивости к идеологии либеральной интеллигенции. Это повлекло за собой практику превращения русских классиков в народных писателей, даже если при этом извращались их слова и обесценивалось реальное значение их произведений. Кампания против частной литературной собственности по сути была кампанией против читательской элиты: она началась в XIX веке и достигла кульминации при советской власти.

Мы видели, как эксперты прилагали усилия к превращению частной собственности в общественную – в первую очередь в сферах археологии, лесоводства и энергетики. В том, что касается развития литературной собственности, их роль была менее важной, но все же существенной: именно они отбирали тексты, редактировали их и предлагали аудитории. Тем не менее в конечном счете не все научные и творческие проблемы принимались во внимание. Охрана исторических памятников стала связываться с философией антииндивидуализма и в художественном плане двигалась к неоклассицизму за счет других модернистских течений в изобразительном искусстве и архитектуре. Аналогичным образом литературные критики, выступавшие за обобществление русской классической литературы, представляли собой лишь одно из множества направлений и школ. В эстетическом плане идея общественной собственности на литературу в начале XX века распространялась почти исключительно на «классическую литературу», оставляя все прочее за бортом[1206]. В результате вопрос литературной собственности оказался переплетенным с вопросами эстетики и идеологии[1207]. Подобно тому как неоклассические ландшафты, созданные архитекторами начала XX века, предшествовали сталинским архитектурным шаблонам, так и фантазии о книгах Пушкина в каждой крестьянской избе предвещали идеи советской культурной политики.