Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Разумеется, это восхищение чудесами мобилизации улетучилось очень быстро – сразу же, как только государство вернулось к размерам, которые если не соответствовали довоенным стандартам, то приближались к ним. Чаяния тех, кто видел в войне уникальную возможность избавиться от пороков индивидуалистического капитализма, шли намного дальше того, что власти разных стран могли себе позволить и были способны осуществить[1219]. Многие историки даже критиковали «медлительность, с которой власти осознавали необходимость в крупномасштабном государственном вмешательстве и координации при ведении тотальной войны»[1220]. И все же трудно отрицать сенсационное разрастание государственного аппарата – в одних странах более сильное, чем в других, но наблюдавшееся во всех воюющих державах. Государство подменило собой рынок, ограничило гражданские свободы и имущественные права, взяло на себя новые задачи в сфере государственных услуг и общественного контроля. Государственный аппарат вырос численно[1221] и претерпел структурные изменения. Эти преобразования временно повлекли за собой видоизменения в структуре имущественных прав: многое из того, что до войны было частным, стало общественным, в то время как ресурсы, находившиеся в общественной собственности, оказались под строжайшим контролем со стороны государства: в первую очередь эти меры касались производства и распределения топлива и хлеба.

Военный коллективизм, рационализация государственного аппарата и временный отказ от ценностей свободной торговли и индивидуализма едва ли были бы достижимы, если бы не идеи государственного контроля, социальной справедливости, общественного блага, а также антииндивидуалистические настроения, получившие такое большое распространение в предвоенные десятилетия. Более того, важную роль при сохранении основных принципов капиталистического строя в период кризиса сыграли успехи неолиберального учения с его идеями об укрупнении государства, социальной ответственности и общественном достоянии. Как было показано в предыдущих главах, в довоенной России идея «общественного блага» пользовалась широким признанием, а эволюция либерализма в сторону более социально ориентированных вариантов носила большое сходство с европейскими тенденциями. Но при этом в стране отсутствовала связь между эволюцией общественного мнения и развитием государства. Проблема взаимного недоверия особенно обострилась после начала войны. Попытка построить «сильное» государство провалилась в России самым откровенным образом: общество не испытывало к государству такого доверия, чтобы поступиться своими скромными правами и свободами, а государство, в свою очередь, не позволило общественным организациям встать во главе процесса мобилизации[1222]. В этом месте сюжет военной мобилизации пересекается с сюжетом формирования общественного достояния: как мобилизация, так и формирование общественного достояния были невозможны без зрелого общества, способного к сплочению и сотрудничеству ради общего дела, а также без государства, способного возглавить эти процессы. Если первое условие в какой-то степени уже присутствовало в России, то второе самым трагическим образом отсутствовало.

Таким образом, в России развитие идеологии «общественного блага» не привело к возникновению «военного коллективизма» (как выразился Р. Г. Тауни, «бездоктринального» коллективизма[1223]) и единению государства и общества. Разумеется, из этого не следует, что русское общество не считало национальную оборону общим делом. По сути, патриотизм и гражданский национализм заставляли еще больше ценить идею общественных благ и «национальных» сокровищ – естественных, культурных и исторических. Война придала дополнительный импульс кампании за охрану национальных богатств. После начала войны русские историки, археологи и участники кампании по охране памятников отбыли на различные театры военных действий с целью охраны памятников истории – как на российских, так и на нероссийских территориях (Константинополь, Армения, Буковина, Галиция и пр.)[1224]. Ученые занялись изучением естественных ресурсов, пытаясь в течение нескольких месяцев решить застарелую проблему выявления, картографирования и описания скрытых российских ресурсов – «белого угля» русских рек, ветра как источника электроэнергии, лесных ресурсов, природного газа, химического сырья, руд и т. п.[1225]