Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Эта статья позже вызвала большую полемику. Во-первых, оставалось непонятным, кто в конце концов был собственником великих русских рек, таких как Волга и Днепр, – частные собственники или государство? Во-вторых, конфликт вызывало использование в этой статье двух разных терминов для обозначения государственного имущества – как собственности «государства» и «казны». В обоих случаях объекты, находящиеся в собственности, не были четко обозначены и не была определена сущность «государственной» собственности как отличающейся (если вообще отличающейся) от «казенной». Эта размытость понятий в российском законодательстве серьезно повлияла на развитие государственной собственности. Со временем, особенно к началу ХХ века, неопределенность в вопросе о собственности привела к возникновению множества споров о том, насколько обширны права государства[152]. На самом деле эта размытость понятий была связана не только с нерешительностью законодателей, но также и с трудностями определения статуса «государства» при самодержавном режиме. Понимать ли под государством бюрократическую систему управления во главе с самодержцем или же сообщество людей под его скипетром? Было ли государство управляющим или собственником?[153]

Конечно, верховное право Российского государства, как оно определено в Своде законов, не было эквивалентно французскому domaine public[154], что не удивительно, учитывая разницу в политических режимах: власть французского государства над общественной собственностью (право управлять общими ресурсами от имени[155] народа) базировалась на понятии политической нации[156]. И в то время, и позже идея национального суверенитета оставалась глубоко чуждой российскому самодержавию. Радикальные взгляды Куницына о «народе» как собственнике страны не были распространены среди правоведов. Однако если мы не ограничимся учебниками по гражданскому праву, а посмотрим немного шире, то обнаружим, что понятие «общественной собственности» на леса и литературные произведения использовалось с целью ограничения произвола частных владельцев. В первой половине XIX века сформировались и удивительно быстро развились институты гражданского общества в России – аристократические салоны, литературные кружки, научные общества и ассоциации. Общество начало заявлять права на владение вещами общественного значения или по крайней мере на контроль над их использованием. В этом смысле идея общественной собственности становилась популярной. Пример европейского законодательства также сыграл свою роль в продвижении понятия общественной собственности: не удивительно, что в 1847 году Александр Иванович Бутовский, один из первых российских политэкономистов, предложил классифицировать государственную собственность на основании не Свода законов Российской империи, а римского права и французской системы: он разделил государственную собственность на «общественную собственность» (ager publicus) и dominia (domaine de l’État)[157]. К сожалению, Бутовский не объяснил, как эта классификация могла работать на российской почве.

Теоретическая противоречивость понятия «государственная собственность» была только одним из многих препятствий для определения государственного имущества. Еще больше путаницы происходило от того, что почти половину «государственных земель» населяли государственные крестьяне. Это сословие, созданное Петром I посредством объединения многих категорий свободных сельских жителей, было очень разнородным, и позиция государства по отношению к этим землям оставалась неясной: крестьяне жили на этих землях веками, но означало ли это, что они имели на них право? В течение XVIII столетия правительство не раз отвергало попытки рассматривать эти земли как крестьянскую собственность, однако иногда оно было вынуждено уступать давлению дворян, желавших купить участки на этих землях[158]. Практика раздачи или продажи дворянам земель, населенных государственными крестьянами, означала, что государство рассматривало эти земли как свою отчуждаемую собственность. Но в определении статуса населенных крестьянами государственных земель оставалась большая неясность[159], что привело к спорам при обсуждении реформы государственной деревни. Разработанные в 1820–1830‐х проекты стремились дать государственным крестьянам гражданские права, соответствующие статусу свободных подданных и право на наследственное владение землей[160]. Реформа государственной деревни, проведенная Киселевым в 1837 году, исходила из несомненного права собственности государства на все земли государственных крестьян[161], хотя при этом оставалась неопределенной правовая природа связи крестьян с землей, находившейся в их пользовании (но вопрос о ней не считался важным, поскольку государство, как считалось, должно было позаботиться о неотложных нуждах сельского населения).