Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Изучение политики в области охоты показывает, что значение закона об охране лесов заключалось не только в ограничении размаха незаконных порубок; в идеологическом плане он расчистил путь к принятию новых законов об использовании природных ресурсов и, соответственно, к ограничению прав собственности. Контроль над охотой служил первым шагом в этом направлении; следующим стали охрана рек и водных путей. Русским обществом время от времени овладевал реальный или мнимый страх перед высыханием рек и озер и исчезновением морей и лесов. Как указывает Дэвид Блэкбурн, вопрос об изменении окружающей среды впервые был поднят в нескольких странах в 1850‐х и 1860‐х годах: французские, австрийские, британские и немецкие ученые задумались над тем, не становятся ли их родные страны жертвами «пересыхания»[283]. В России засуха и голод 1891–1892 годов усилили уже существовавший страх экологической катастрофы[284] и вызвали шок, который убедил многих в том, что использование лесов и природных ресурсов должно регулироваться государством в соответствии с научными принципами. Засуха и голод стали новыми аргументами в пользу охраны лесов; кроме того, они выявили необходимость в принятии специальных правил, защищающих воды от чрезмерной эксплуатации и загрязнения. В 1890 году на передний план публичных дискуссий по поводу водоохранного закона вышли аргументы о «водном банкротстве»[285], но этот закон так и не был принят[286]: перспектива исчезновения рек пугала русскую образованную публику, озабоченную вопросом охраны природы, не так сильно, как обезлесение. К лесам относились как к чему-то особенному, требующему исключительного внимания со стороны государства и образованного общества. В чем была причина такого различия? Почему отношение к рекам было более спокойным, чем к лесам? Судя по всему, реальное состояние естественных ресурсов, даже если его можно было должным образом измерить и оценить, играло вторичную роль при становлении соответствующего экологического и правового дискурса. У лесов имелся сильный защитник, выступавший от их имени: профессиональная корпорация лесоводов, взращенная в государственных школах и европейских университетах и сплоченная духом общего дела, который насаждался профессиональными журналами и ассоциациями. С другой стороны, несмотря на немалые успехи гидрологии в России середины и конца XIX века, они не сопровождались возникновением сообщества специалистов-гидрологов. В 1890–1900‐х годах различные группы гидроинженеров, заинтересованных в развитии гидроэнергетики, выдвинули идею объявить реки национальной собственностью. Однако, несмотря на идентичность задач, прагматическая риторика гидроинженеров на тему утилизации гидроэнергии отличалась от природоохранных высказываний лесоводов и их представления о природе как о национальном достоянии.

Помимо этого, интерес к природоохранным исследованиям, климатологии и биологии совпал с ростом националистических настроений[287]. Если в 1870‐х и 1880‐х годах за разработкой лесного закона и сопровождавшими ее дискуссиями стояли главным образом экономические соображения, то к 1900‐м отношение к лесам значительно изменилось и на первый план в дискуссиях вышла риторика об охране «национальных богатств» и культурных символах нации. Если прежде охрану лесов рассматривали в первую очередь с экономической и юридической точек зрения, то теперь она воспринималась как нравственная и политическая проблема. Неслучайно в 1911 году съезд лесовладельцев и лесохозяев предложил новую классификацию лесов, нуждавшихся в охране: помимо лесозащитных полос, съезд включил в их число «общественные парки» и леса, имеющие «эстетическое значение». Статус лесов как общественного блага, бесспорно, вышел за рамки чисто экономических и прагматических соображений. Важную роль в эстетизации российских лесов сыграло создание «национальных парков» в США и Европе, а также популяризация идеи «памятников природы»[288]. В результате соображения, связанные с охраной природы и исторических и архитектурных памятников, оказались переплетены друг с другом. Согласно одному из проектов об охране исторических памятников, опиравшемуся на немецкую идею охраны ландшафтов, в категорию охраняемых объектов были включены Naturdenkmäler – памятники природы[289]. Идеи о сохранении памятников природы и истории имели целый ряд пересечений. Культуре и природе угрожал общий враг: частный собственник, к тому времени утративший коннотации «социального» статуса. Если всего несколько десятилетий назад им мог быть почти исключительно дворянин и аристократ, то отныне дорога в частные собственники была открыта для крестьян и для буржуазии. Политическое и социальное противостояние выступавшей за реформы бюрократии и антиреформаторской знати, под знаком которого проходили дискуссии о лесах 1870‐х и 1880‐х годов, к началу XX века полностью утратило свой смысл.