Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Решительный упор на риторику общего блага в рамках дискурса об охране природы вызывал определенное беспокойство и даже сопротивление. В современном политическом и культурном окружении общественную ценность приобретало столько вещей, а на личные права собственности и личные свободы накладывалось столько новых ограничений, что было невозможно не задаваться вопросом об относительной ценности общественных благ. «Опека над лесами! Что это такое? Почему нет опеки над лугами, над болотами, над степями, если не считать небольших участков, идея охранения которых как памятников природы является в наше время столь модною?» – писал Г. Н. Высоцкий[320], признанный специалист по лесному делу и почвоведению, участник знаменитых степных экспедиций Докучаева. Высоцкий разделял представления Докучаева о природе как о системе, все элементы которой – леса, степи, почва и климат – связаны друг с другом, и, соответственно, охрана одних только лесов лишалась особого смысла. Впрочем, более важным, чем вопрос об объекте заботы, было противоречие между такими общественными благами, как социальная справедливость и материальное процветание (в частности, крестьян), и таким общественным благом, как охрана природы. В. Ф. Ключников, выступая в 1911 году на съезде лесовладельцев и лесохозяев, указывал, что риторическая защита общественных благ – недостаточное оправдание огромных экономических убытков, вызванных соблюдением лесных законов. Идея о том, что «лес – благо», утверждал он, основана на «чисто зрительных впечатлениях»: «Мы должны прийти к заключению, что значение его (леса) как национального богатства сильно преувеличено». Ключников полагал, что дерево (как строительный материал, топливо, материал для столярных изделий и т. д.) можно и нужно заменить другими материалами. Представление о лесах как о национальном благе вытекало из стереотипа, согласно которому «Россия испокон веков была „деревянной“», хотя хорошо известно, что «вся „деревянная“ крестьянская Россия выгорает сплошь в 20–50 лет». Соответственно, обоснования и ограничения, налагаемые охраной лесов, необходимо было тщательно продумать. Ключников выступал против подчинения всех частных лесов государственному контролю и против столь резких ограничений прав собственности: «Но лесоохранительный закон, как всякий закон, должен стоять на страже выгод не только общегосударственных, но и отдельных граждан»; следовательно, если правительство полагает, что леса нуждаются в охране, единственным выходом остается их экспроприация государством. Лишь экспроприация не позволит государству навязывать частным владельцам убыточные методы ведения лесного хозяйства и стремиться «к достижению общественных благ за счет отдельных лиц, а не за счет государства»[321].

Превратности и перипетии дискуссий на тему лесного хозяйства приводят к выводу, что экономические соображения редко принимались во внимание или как минимум, что выгоды и издержки различных форм собственности на леса мало кем тщательно вычислялись или оценивались. Может даже показаться, что недовольство частной собственностью проистекало из абстрактных рассуждений, изобретения новых ценностей специалистами, неподдельно заинтересованными в повышении своего статуса путем создания общественного лесного хозяйства. Это, разумеется, не совсем верно: обезлесение России, особенно после 1861 года, было вовсе не мифом, в то время как механизмы частной собственности проявили в России отнюдь не идеальную работоспособность. Почему частная собственность на леса и другие ресурсы оказалась неэффективной? Какие факторы порождали растущее недовольство идеей, которой так восторгались многие русские образованные люди в начале XIX века?