Еще более интересным и важным представляется поразительное сходство либеральных представлений о государстве, развивавшихся в ходе различных дискуссий о собственности. Как мы видели, лесоводы, инженеры-гидравлики и промышленники выступали за усиление роли государства в сфере регулирования имущественных отношений и в то же время призывали государство отказаться от притязаний на право непосредственной собственности. Аналогичную трактовку предполагала и концепция «публичной собственности» в проекте Гражданского уложения. Наконец, идея о государстве, по отношению к земле играющем роль беспристрастного управляющего, как и в прочих сферах, имеющих общественное значение, нашла выражение в разбиравшемся выше проекте аграрной реформы, предложенном конституционными демократами. Согласно этому проекту, государство должно было стать хранителем государственного земельного фонда, созданного посредством экспроприации частных земель. Либералы, выступая в не свойственном для них качестве защитников государства, утверждали, что вмешательство государства является намного менее пагубным, чем произвол помещиков. «Нам говорят ‹…› что может быть опаснее чиновников? Не думаю, чтобы чиновник был опаснее всякого земельного хищника», – заявлял М. Я. Герценштейн, оратор от кадетов по аграрным вопросам[548]
. В то же время считалось, что государственное вмешательство носит ограниченный и временный характер: государство ни в коем случае не должно было стать «хозяином-распорядителем» земель; на его долю отводилось лишь «законодательное регулирование» аграрных отношений[549]. Государственная собственность на землю по сути была несовместима с либеральной идеологией: «…делая государство единственным собственником земли, мы придали бы правительственной власти такую силу и значение, которые в современных условиях имели бы крайне опасный и угрожающий характер для развития в стране гражданской свободы»[550]. Таким образом, кадетский проект аграрной реформы предполагал новую форму государственной собственности, отличавшуюся от модели «казенной собственности», предусмотренной в Гражданском уложении. По сути, она была аналогична модели общественной собственности на воду и на недра, создания которой в то время добивались юристы и капиталисты.Дебаты вокруг аграрного проекта и прав собственности на естественные ресурсы, возможно, наилучшим образом иллюстрируют эволюцию, которую претерпели ценности – и в либеральной, и в нелиберальной идеологии. Либеральные эксперты в своих заявлениях ярко выражали новое кредо либеральной мысли начала XX века – «социализацию права»[551]
, что подразумевало разрыв между либеральной идеологией и идеями индивидуализма. В русской и европейской юридической мысли рубежа веков индивидуалистические идеи гражданских прав и свободы отошли на задний план, вытесненные ценностями социальной справедливости; местоИ наоборот, в 1860‐е и 1870‐е годы (как мы видели, разбирая дебаты по лесному вопросу), а также в 1905–1907 годах сторонников старого социального строя объединяла идея частной собственности. «Аристократическая» и «консервативная» идеологии усматривали в свободе обладания главную гражданскую свободу, нуждавшуюся в защите. В этом смысле, как отмечал Ричард Уортман, собственность в пореформенной России считалась атрибутом привилегированного статуса и начала символически связываться с деспотизмом, произволом и угнетением[554]
. Либеральные мыслители и политики, как и «профессионалы», выступали за ограничение частной собственности и по сути за более глубокое взаимопроникновение государства и общества. Свобода обладания перестала быть главной либеральной идеей, отступив перед более «социально» значимыми правами и свободами. Выступая против кадетских проектов экспроприации, представители правительства указывали, что ограничение земельной собственности (посредством установления максимальных размеров земельных владений) представляет собой «самое деспотическое ограничение свободы человека, ограничение его хозяйственной и экономической свободы»[555]. Самодержавное правительство странным образом заговорило на языке «свободы», в то время как либеральная оппозиция ссылалась на «справедливость».