Империя вампиров

Кривясь от боли, я вцепился в край кафтана Диор и потащил нас поближе к трупу Фортуны. Осмотрел девчонку – нет ли переломов или еще каких ран, но оказалось, своим телом я смягчил удар. Тогда я взял у девицы кинжал, который ранее подарил, и обернулся к погибшей лошади. Она возила нас дольше, чем можно было рассчитывать, оставалась нам другом в темных местах, и меня воротило просить ее о большем. Впрочем, последний раз она еще могла послужить.

– Прости, девочка, – прошептал я. – Жаль, твоя удача так скоро закончилась.

Я вонзил кинжал ей в брюхо, выпуская скользкий поток крови и дерьма. Провел клинком вверх, перепиливая ребра. Из раны вырвался пар, я запустил руки в теплую утробу и там, давясь желчью, ухватился за внутренности, вырвал их – выгреб длинные, свитые кольцами кишки, затем проник в грудину и вынул раздутые мешки легких да бесстрашное сердце… Все это я сложил в высокую дымящуюся на морозе кучу.

Губы у Диор посинели к тому моменту, когда я стянул с нее меха, кафтан, сапоги и бриджи. Плечом и локтем я раздвинул ребра Фортуны и, превозмогая дикую боль в бедре, втащил Диор в единственное укрытие, какое у нас имелось, спеша забрать девчонку с мороза, который бы точно ее прикончил. Весь мокрый, со сбившимся дыханием, я наконец улегся под боком у Фортуны, накрылся ее внутренностями, погладил кобылу по морде и под завывания ветра пробормотал:

– Merci, девочка.

Лучше быть сволочью, чем дураком.

Я лежал в медленно остывающих потрохах и крови. Мне оставалось только ждать, исцеляться и надеяться.

Надеяться, но не молиться.

Я запустил руку в утробу Фортуны и, нащупав там ладонь Диор, сжал ее.

Так, вместе, мы ждали рассвета.

XIII. Вперед, не отступать

– Рассвет настал, однако зло так и не явилось.

Я кое-как нес свою вахту, пока нога медленно заживала, а холод и усталость грозили утащить меня в сон, от которого я мог уже не проснуться. Буря не стихала, но теперь, когда черное солнце подняло голову, я хотя бы видел получше. Вдалеке заметил широкую темную ленту застывшей реки, змеившуюся среди редких сосенок и упрямого северного кустарника. И вот, глядя на ее мерзлые берега, я наконец понял, где мы.

– Мер… – еле слышно проговорил я.

Бедро все еще болело, но санктус помог костям срастись как надо, и вот я, шатко встав на ноги, огляделся. Десять лет назад я покинул это место: величественные застывшие потоки, заснеженные равнины, тень гор, высившихся далеко на заледенелом севере. Земля, что меня взрастила, зажгла огонь в моей груди и в конце концов выбросила на холод, точно попрошайку.

– Нордлунд, – со вздохом произнес я.

Наконец-то снова дома.

Из трупа лошади у меня за спиной донесся приглушенный крик, потом испуганный вой. Обернувшись, я увидел, как из брюха Фортуны вырвались перемазанные в крови руки.

– Держись! – крикнул я, разжимая ребра и смерзшуюся плоть, пока наконец, под хруст наледи и треск костей, Диор не выбралась наружу. Она задыхалась, вся в слизи и крови; половина лица у нее опухла, превратившись в сплошной синяк. Я рывком поднял девицу на ноги, и она осмотрела себя в ужасе, выпростав покрытые шрамами руки. Казалось, ее вот-вот вырвет.

– Т-твою же Б-б-богу душу м-мать…

– Все хорошо, девочка. Можешь выдохнуть.

Она посмотрела на утесы, на сосну, через которую мы падали, и, наконец, на останки Фортуны. Закрыв глаза, надула щеки, рухнула на колени в розовый снег и согнулась пополам. Но стиснула-таки зубы и, отыскав в себе стальной стержень, сглотнула. Я же сорвал со спины Фортуны попону и, пока Диор крутило в рвотных позывах, обтер девицу, убрал с нее почти всю кровь.

– Идти сможешь?

– К-куда? – шепотом спросила она.

– Вон там река Мер. Мы недалеко от Авелин. Могу понести тебя, если надо.

– А к-кто тебя понесет?

Я неопределенно махнул рукой.

– Это уже детали, мадемуазель Лашанс.

Диор выдавила улыбку, и я с удивлением посмотрел, как она, смахнув с припухших глаз пропитанные кровью волосы, шатко встает на ноги.

– Мы так далеко з-зашли. Вперед, не отступать.

Она протерла лицо и волосы снегом, а я передал ей сапоги и одежду. Потом Диор поцеловала кончики пальцев и, опустившись на колени перед трупом Фортуны, прижала руку к ее морде, пробормотала сквозь слезы слова благодарности. Казалось бы, глупо девушке, которая и так многое потеряла, прощаться с едва знакомой лошадью. Но ведь плачем-то мы не о тех, кто ушел, а о себе, которые остались. К тому же всегда лучше найти время для последних слов, ведь судьба так часто крадет у нас этот шанс.

Хромая, мы с Диор бок о бок шли вдоль берега реки. В этой ее части некогда шумела стремнина, а теперь она замерзла и впала в спячку, точно гнавшиеся за нами твари. Я обернулся на скованный морозом утес, зная, что Дантон еще там. Я чувствовал, как он приближается, холодный и беспощадный, точно местные снега. Буря завывала, и холод пронизывал до костей. Вверху кружил, почти незаметный на фоне серого неба, снежный ястреб.

Мы шли вдоль берега четыре дня и к концу пути валились с ног, но наконец за поворотом извилистой дороги я ухватил Диор за руку и указал вперед: «Смотри!»