Имплантация

Февр первоначально хотел сфокусировать журнал на проблемах экономической истории; для Блока же было важно включить в титульный круг интересов журнала историю социальную. В остальном, казалось бы, их установки тождественны. И все же можно заметить некоторые малозначительные на первый взгляд нюансы. Блок характеризует отвергаемую ими обоими эрудицию отвлеченно: «эрудиция в пошлом смысле слова». Эта формула подразумевает различение между «плохой» и «хорошей» эрудицией. Февр же отвергает эрудицию безо всяких ограничительных оговорок. При этом он дает конкретную и наглядную характеристику: он вводит образ «любителей росписи по карточкам». Эта безоговорочность и эта персонификация свидетельствуют, как нам кажется, о большей эмоциональной вовлеченности Февра в конфликт с эрудитами, о более сильном отторжении объекта. Образ любителя карточек будет неоднократно всплывать у Февра в уничижительном контексте. В 1935 году, в рецензии, озаглавленной «Знание или исследование?», Февр пишет:

Я не собираюсь выискивать в этой книге мелкие неточности. Как хорошо известно и в этом журнале, и в других местах, подобный подход не в моем вкусе. Опорожнить картотечный ящик в подстрочные примечания – эта ярмарочная забава никогда меня не прельщала (Цит. по [Müller 2003, 137]).

(Кстати, обратим внимание, что выражение «опорожнить картотечный ящик в подстрочные примечания» – это фактически цитата из Массиса и Тарда, точнее, из того безымянного школьного учителя, которого они цитировали – см. выше, с. 412–413).

В 1946 году в манифесте «Лицом к ветру» Февр вспоминает о франсовском Фульгенции Тапире [Февр 1991а, 46]. Наконец, в 1956 году он будет противопоставлять накопителям карточек фигуру самого Марка Блока:

Он был великим историком не потому, что накопил большое количество выписок и написал кое-какие научные исследования, а потому, что всегда вносил в свою работу ощущение жизни, которым не пренебрегает ни один подлинный историк [Цит. по Гуревич 1991, 504].

И еще одна деталь в письме Февра Пиренну заслуживает отдельного внимания: Февр хочет сделать такой журнал, который «можно читать». Эта установка на «читабельность», как мы увидим, принципиальна для Февра. Блок же не говорит о «читабельности» ни слова – зато он подчеркивает, что их журнал должен исключать «всякий журнализм».

За четыре месяца до того, как Блок отправил Моссу свое письмо, приглашавшее Мосса сотрудничать с «Анналами», Февр отправил письмо аналогичного содержания своему блестящему бывшему однокурснику, выдающемуся экономисту и политическому деятелю Альберу Тома. Тома был председателем созданного по Версальскому договору Международного бюро труда (будущей Международной организации труда). Он быстро откликнулся на письмо Февра. 21 сентября 1928 года в ответном благодарственном письме Февр пишет Альберу Тома:

Я сохраняю надежду, что наши «Анналы» приобретут некоторую известность. Я всегда буду бороться за то, чтобы они были читабельны и чтобы они не донимали приличных людей сообщениями обо всех доселе неведомых предшественниках меркантилизма, которые еще будут обнаружены к вящей радости соискателей агрегации по правоведению [Febvre, Thomas 1992, 86] (курсив наш).

Итак, требование «читабельности» и отказ ориентироваться на «эрудитов» открыто увязывается здесь Февром с ориентацией на «приличных людей».

Через год Февр пишет Альберу Тома еще более любопытное письмо. Послав своему другу первые три номера нового журнала, он обращается к нему с просьбой: «Выскажи мне все плохое, что ты думаешь об „Анналах“». И продолжает: