Импрессионизм. Основоположники и последователи

Более всего известен портрет «Госпожа Шарпантье со своими детьми» — огромный (154×190 см), больше, чем «Бал в „Мулен де ла Галетт“», холст, показанный в Салоне 1879 года. Здесь воедино слилось, казалось бы, несоединимое: салонность сюжета и безупречная по вкусу и богатству совершенно индивидуальная и строгая живопись. Позднее такое удавалось Мопассану, вносившему в описания роскоши иронию и привкус печали, Ренуар же, увлекавшийся в юности Фрагонаром, вложил в портрет нечто от галантного века.

Похожие на ангелочков дети, их мать в продуманно-небрежной позе светской львицы, но неожиданный в этом мотиве жесткий, «колючий и рваный» контур, особенно заметный в очертаниях платья госпожи Шарпантье, вносит в картину настороженную и серьезную ноту. А хмельное великолепие колорита и величавая точность непринужденной композиции заставляют забыть о красоте шелков, мебели, даже о лицах, написанных с отрешенной, томительной тонкостью. Черное, словно отливающее лиловым платье, отделанное жемчужно-белыми кружевами, черно-белая собака на розоватом ковре, бело-голубая одежда детей, их матовая кожа оттенка топленого молока, рискованное и на диво сгармонированное единение черного, белого, голубого, розовато-золотистого, этот черный треугольник (платье дамы и кажущийся, как все здесь, драгоценным мех собаки), драматично и точно удерживающий остов композиции, — все это производит впечатление фантастической и вместе с тем закономерной удачи там, где прельстительная материальная роскошь так легко поработила бы кисть другого художника.

Успех картины в Салоне был все же двоякого свойства: вполне апологетические суждения прозвучали отчасти приговором: «Иногда он (Ренуар. — М. Г.) выступал вместе с импрессионистами, что привело к некоторым недоразумениям в оценке его манеры, но это длилось недолго, и вот он предстал в Салоне, чтобы, вступив в состязание с основной массой художников, предъявить свои права на гласность. Критика, несомненно, отнесется к нему благосклонно» (Кастаньяри)^[238]. Так и случилось: светский блеск и нарядность портрета скрыли его художественную особливость. Арман Сильвестр полагал, что портрет госпожи Шарпантье с детьми — «одна из самых интересных картин в Салоне», добавляя, что «каждый мазок — это синтез»^[239]. Восхищались соединением респектабельности и артистизма, рассуждали, насколько художник польстил модели (Ренуар умело «удлинил» фигуру госпожи Шарпантье, которая была недостаточно стройной: злые языки прозвали ее «укороченной Марией-Антуанеттой»^[240]). И персонаж, и манера письма сделали картину вполне светской. Именно это полотно заставляет вспомнить саркастическое суждение из газеты «L’Art»: «Импрессионизм? Он наводит на себя лоск, он натягивает перчатки, скоро он будет обедать в городе»^[241] (1879). Впрочем, ведь и Мане уговаривал своих молодых соратников не пренебрегать официальным успехом и выходить в свет, «надев праздничную одежду»…

Писсарро (единственный, кто никогда не выставлялся в Салоне) проявил спокойную мудрость и радовался успехам Ренуара: «У Ренуара большой успех в Салоне. Я думаю — он пробился. Тем лучше. Бедность так тяжела!..»^[242] Дега остался непримиримым, полагая, что писать портреты по заказу постыдно. Где кончалась благородная независимость импрессионистов и начиналась простая нетерпимость, сейчас вряд ли возможно определить.

Между тем Ренуар работал с редким напряжением. Получал же он ничтожно мало: за портрет с детьми ему заплатили тысячу франков (по другим сведениям — всего триста). К счастью для себя и истории, Ренуар не мучился, выбирая, где можно и где нельзя выставляться. Он с удовольствием показал летом того же 1879 года в выставочном зале, принадлежавшем редакции «La vie moderne», которым управлял его брат, свои пастели.

Писсарро же совершенно погряз в нищете. Париж для него и дорог, и достаточно чужд; обремененный заботами, унижениями, необходимостью кормить большую семью, он живет в Понтуазе. В 1874 году умерла девятилетняя дочь Жанна. Картины его покупают за гроши и редко: «Дорогой друг, я принимаю Ваше предложение о покупке моих двух осенних пейзажей… по 50 (!) франков за каждый. Благодарю за хлопоты, эти две картины очень проработаны, особенно та, что с красной крышей. Это лучшее, что я сделал…»^[243] — писал он Мюреру^[244], школьному приятелю Гийомена, державшему в ту пору кондитерскую лавку и старавшемуся по мере сил помогать художникам, как помогал голодным поэтам бессмертный Рагно из ростановского «Сирано де Бержерака».

Писсарро, как и Ренуар, показал на той же выставке 1877 года, возможно, лучшие свои картины зрелых лет: «Кот-де-Бёф, Понтуаз» (1877, Лондон, Национальная галерея) и «Красные крыши» (1877, Париж, Музей Орсе).

Камиль Писсарро. Красные крыши. 1877